Исповедь старого дома

Аня выбрала Школу-студию МХАТ и утонула в учебе. Она выныривала лишь для того, чтобы изредка устроить праздник в подгоревшей кастрюле, послушать Мишины идеи об очередной короткометражке, которую он собирался снимать, или сбегать в знакомый подвал, чтобы там за пару часов под бесконечные истории художника смастерить очередную полочку, табуретку или столик. Столики и стульчики оставались неотъемлемой частью Аниной жизни: они украсили квартиру коменданта, за что тот закрывал глаза на ее присутствие в общежитии.

Запах подгоревшей картошки, лака, свежей краски, споры о фильмах Кустурицы стали настолько привычной, а главное, необходимой частью жизни, что предложение Михаила не стало ни неожиданным, ни необычным.

— Давай поженимся. — Без трепета и романтизма.

— Давай. — Ни восторга, ни умиления.

Просто должно быть так и только так. Ничего необычного в том, что они созданы друг для друга.

Подали заявление, назначили день, купили кольца, рассказали о грядущем событии друзьям — и снова закружились в водовороте сюжетов, экзаменов, съемок и идей.

Аня предполагала выплыть лишь накануне, чтобы пробежаться по подружкам и одолжить какое-нибудь, пусть не свадебное, но мало-мальски приличное платье, но Миша, как оказалось, не смог заплыть так глубоко, чтобы берега прошлой жизни окончательно скрылись. А потому однажды и прозвучало:

— Хочу познакомить тебя с мамой.

— С мамой?

Аня чуть не выпалила «зачем?», настолько она привыкла к негласно установленному правилу, что они живут настоящим и о прошлом не вспоминают. Она с такой очевидностью понимала, что в ее судьбе эта страница уже перевернута, что даже не сразу сообразила, что в Мишиной мама все еще является тем настоящим, о котором болит его душа. Но как можно не согласиться?

— Познакомь.

Знакомились в квартире на Котельнической.

— Широкий жест академика, — пояснил Миша, не пускаясь в подробности.

— Понятно, — кивнула Аня, без любопытства осматривая высокие потолки и нарядные стены.

Если кого и можно было удивить роскошью, то не ее, и Миша с его реакцией на ее родство с известной актрисой, конечно, не мог этого не осознавать. Но он не спрашивал, почему она живет в его общаге, и она не интересовалась, почему там обитает он сам. Наверное, широких жестов академиков не хватает на всех.

Впрочем, какое отношение мог иметь какой-то академик к болезненного вида женщине, встретившей их на пороге с вымученной улыбкой, угадать было сложно. Аню поразило, что впоследствии Миша вскользь упомянул о нем как о «бывшем муже». Угадать в Мишиной матери жену, пусть даже бывшую, академика было невозможно. Не показывала она ни шика, ни лоска, ни учености — одна простота, и скромность, и стеснение, будто хотела она попросить прощения за свое существование.

Мать шаркала тапочками и куталась в шаль, хотя на улице было тепло, а в квартире душно. Она не поднимала глаз и говорила шепотом, словно боялась кого-то спугнуть, а на сообщение Миши о предстоящей женитьбе отреагировала вяло. И только когда он, неловко повернувшись, уронил стул, вдруг встрепенулась и сказала громче и живее обычного:

— Тише, Мишенька! Ну, что же ты?! Леночку разбудишь.

Таинственная Леночка так и не проснулась за время визита, хотя в гостях у будущей свекрови провели они тогда не меньше трех часов.

Знакомство произвело тогда на Аню неизгладимое впечатление. Совершенно погруженная в себя женщина, которую легко можно было охарактеризовать слишком общим, но много объясняющим словосочетанием «не от мира сего», временами просыпалась и делала довольно меткие замечания о состоянии современного искусства, сыпала известными именами и пускалась в захватывающие воспоминания, которые выдавали в ней человека культурного и образованного. Она спрашивала у сына, какие фильмы он собирается снимать, давала точные советы по актуальности и современности материала. Она подколола Ане волосы и сказала, что с такой слегка небрежной, но вместе с тем вечерней прической она похожа на ангела (оба гостя хохотали до слез: Аня могла бы сыграть кого угодно, но с ролью ангела у нее наверняка возникли бы проблемы).