Исповедь Стража

Он не мог двинуться с места. Ненависть и страх словно протянули длинную, жестокую руку оттуда, от заката, стиснув его горло. Он задыхался. Надо встать. Надо идти — идти туда, навстречу. Они пришли за ним. Пусть забирают, пусть делают что хотят. Только бы не тронули Эллери… Только бы не тронули…

Гортхауэр мчался к югу.

Гортхауэр чувствовал беду, как дикий зверь, как волк, — нюхом. Беда пахла гарью, горьким дымом — не дымом лесного пожара, чем-то еще более жестоким и страшным, сладковато-удушливым. Чувствовал, но не мог объяснить. Не могубедить…

…Потом так просто будет спрашивать: что же он не защитил свой народ?

Потому что никто уже не сможет представить себе мир, не ведавший войны. Мир, в котором еще не было знающих смерть, а потому невозможно было представить себе, как это — убивать.

А ты, еще Вала, уже Человек, не знал, не мог понять и догадаться не мог, что Бесмертные не видят в Эллери подобных себе. Что для Валар народ этот — камешек на дороге. Препятствие, которое нужно убрать с пути. Нарушение Замысла, ошибка, которую следует исправить.

Не больше.

Никто не усомнился.

Так легко будет спрашивать: что же он не научил своих учеников сражаться?

Потому что никто уже не сможет представить себе людей, для которых отнять жизнь у подобного себе значило — убить себя. И ты убивал себя в том последнем бою, и чтобы вернуться к себе, стать — снова, тебе пришлось умереть самому.

Но это — потом.

Всё — потом…

Потом.

Это, конечно, красиво сказано, но уж сколько раз говорилось о том, что Мелькор создал меч, что Гортхауэр сделал кинжал. И это еще в те времена, когда о такой войне и слуху не было. И после этого — он не мог представить? Не мог представить — после того, как Ауле чуть было не истребил собственных созданий?

И, главное, я не поверю, что для Валар, Возлюбивших Мир и все живое в нем, был безразличен целый народ. Сколько угодно говори, сколько угодно объясняй, Борондир, я не поверю. И тоже спрошу — почему же Мелькор не защитил свой народ? Почему не сдался? Если не они были им нужны — он?

Так что ж он медлил? Чего он дожидался в своей крепости?

…Когда вспыхнул первый дом и пламя веселыми язычками взбежало по резной стене, он застыл на мгновение, а потом бросился к ним, вскрикнув с болью и непониманием:

— Что вы?.. Зачем вы это делаете?.. Остановитесь, выслушайте… Разве мы делали вам зло?

Некоторое время майяр не обращали на него внимания; потом кто-то потянул из ножен меч. Странник словно оцепенел.

— Нет… — Его голос упал до шепота. — Да нет же… не может быть…

Больше он не успел сказать ничего.

…Он умолял — уходите! Уведите хотя бы детей — если ничего не случится, вы вернетесь — я прошу, я заклинаю вас, уходите… И были те, кто послушал его, — отцы и матери шли вместе с детьми: ведь должен кто-то позаботиться, охранить их…

Потом — гончие Оромэ выслеживали маленькие отряды. Детей не убивали. Незачем жечь прегамент: нужно только стереть с него письмена.

Избравшие Путь должны были отречься — или перестать быть.

Их не стало.

Но это было — потом…

…Девять стояли в небольшом зале мастерской, глядя растерянно — словно не узнавали Учителя.

— Вы — верите мне?

— Да, — тихо ответил Наурэ.

— Клятву! — жестко бросил он.

Никто не спросил — зачем. Что-то было в голосе Учителя, что они понимали — так нужно.