Исповедь Сумасшедшего

Даня Киян Исповедь Сумасшедшего

Предисловие

Эта книга будет непростым чтением для тебя, читатель. Здесь развернётся борьба разума и сердца, души и холодного расчёта. Долгое время, почти всю жизнь, я глядел на мир и понимал, что в этом месте нужно что-то менять. А для того чтобы что-то поменять, начать, конечно же, с себя. Вот я и начал это делать, думать, переставлять всё с места на место. Трогать, что запрещено, чтобы окунуться и узнать, а потом оказывалось, что узнать-то можно было и так, не залезая. Это так, на заметку себе и вам. Вообще, проще говоря, ходил кругами, наматывал леску на удочку без крючка, окунался в мир книг и не вылезал из него годами. Это предисловие, и оно не подготавливает, а углубляет ваше сознание, надеюсь, как и вся книга.

Глава 1,572

Начну с детства, ведь так положено. Родился я с волосами на спине, о чем папа с мамой напоминали мне не один год. Рос я в Москве и деревне летом. Во-первых, хочу рассказать о первых шагах. Первое, что я, наверно, понял, был такой момент: я иду по парку с родителями, они держат за руку меня каждый и подтягивают вверх, я смотрю на прохожих и удивляюсь, какие все разные, у всех своё лицо, свой голос, свой взгляд, и у меня появляется вопрос: каким образом Бог воссоздаёт из, казалось бы, простого макета столько разных черт, которые схожи одними деталями, но при этом отличаются. То есть, например: у одного глаза и уши такие же, как и у другого, но вот нос и рот у них разные. Чудесно, не правда ли?

Дальше я помню моменты те, что представляют образ паренька, который настраивается на ощущение весны. То есть, когда холод уходит и возвращается тепло. То есть период, когда страх превращается в бесстрашие, но при этом то бесстрашие, которое хочет оставить эту весну навсегда. Я разбирал по частям мысли других, ставил рядом со своими и смотрел, что же это: больше, чем надо, или нормально. У меня в тот период очень часто появлялась мысль, которую я обязательно должен рассказать, например маме, шёл, шёл, а потом бац! И та мысль исчезает перед миром образа других людей. И что я делал? Я шёл обратно по тем местам, где был, и там мысль за мыслью, слово за словом вытаскивал эту реальную мысль, реальную потому, что я без неё не мог существовать, существовать там, где и мысли других. Боялся я, но тем страхом, что не в груди, не в пятках, а в благоразумии. Ведь жизнь преподала мне важный урок. В тот раз я был у бабушки в деревне. Мы с младшим братом баловались, играли и придумывали. Но вдруг после того, как я сказал свою неокрепшую мысль, ко мне подходит его отец, мой дядя, и говорит: «Что ты делаешь с моим сыном, он станет таким, как ты, дураком!» Я, ещё не сталкивающийся прежде с подменой понятий и утаиванием истины, стушевался. И, так подумав, что дядя прав, что я такой плохой, сделал то, с чем тоже раньше не сталкивался, со злом. Я пошёл наверх нашей избушки и там, каков есть, сел на брата, и я не хотел бы поддаться искушению, как и мой брат, я помню, но тучи тогда сошлись, солнце исчезло, и была только эта комната, которая притворилась правдой (дядина ложь) и которую в нас использовали на миг, но миг был ужасен. Я не буду рассказывать подробности того, что произошло, но этого не выносит моя душа до сих пор. Из этого случая я вынес урок, именно на плечах вынес. Я ушёл за деревню и по дороге Бог дал лицезреть эту ситуацию, я поверил лжи.

И когда любовь к семье и брату пересилила эту подлость и зло, я раскаялся и почувствовал то, что прежде мною не читалось, это высокое чувство, и называется оно прощение, себя и других в этой ситуации. Я пошёл дальше, впереди оказалось много места поиску себя как личности, с которой общаются другие люди. Сначала я был деревенским пацаном с верой в просторы и дома с людьми, что стоят по всей России. Пока не защемила тоска, я стал интеллигентом, учтивым и внимательным к другим. По правде, мне сейчас не хватает тех чувств и образов. Эти метания привели меня к родному детскому саду. Меня звали на прогулке, если кто-то раскопал многоножку, и заворожённо смотрели, как она ползает по моей руке.