Исповедь женщины

Под самым Тифлисом ночью выехали нам навстречу какие-то бородатые люди в папахах и бурках. Они меня сильно перепугали. Я уже спала, когда услышала трескотню их выстрелов. Оказалось потом, что они были из полка моего отца. Один из них взял меня на руки. Как теперь помню это суровое, если хотите, зверское лицо, но с такими добрыми глазами, что оно мне почему-то напомнило мою бабушку, баловавшую меня изо всех сил. Тифлис того времени и Тифлис нынешний совсем не похожи один на другой. Тогда в нем было мало европейского. В глубокой котловине по берегам Куры, среди благоуханных садов, блестели под солнцем его плоские крыши. Чем выше они подымались, тем более суживались улицы и пропадали сады. На половине высоты плоские кровли казались ступенями каких-то перепутанных лестниц, переулки – трещинами, площадки, обсаженные чинарами и кизилом, – небольшими пятнами. Кое-где молчаливые и торжественные подымались руины древних башен, от старости кутавшиеся в зеленые плащи всякой цепкой поросли, из-под которой только кое-где дрогло дряхлое тело потрескавшегося и поседевшего мхами камня. По вечерам, когда дневная жара спадала, со всех концов города, со всех концов города слышалась зурна; армяне и грузины, в пестрых костюмах своих, плясали на плоских кровлях до поздней ночи, а часто и задумчивая луна видела то же самое и слышала нервные звуки восточной музыки и пения. Все это не относится к делу, не относится к моему сегодняшнему дню, – я это знаю. Всего этого вовсе не надо для той цели, с которой я принялась за свои воспоминания, правда. Но в годину скорби и печали так отрадно опять переживать светлые – увы! – немногие светлые дни своего прошлого! Таким счастьем веет от них, и мысли уносятся далеко-далеко к тихим берегам Куры, под тень родных чинар… И забываешь, что иная жизнь шумными волнами бьется кругом, что никому здесь до тебя нет никакого дела. Чужая, всем чужая и одна на целом свете, на этом большом, безжалостном свете!.. Говорят: капля в море! Да! Но в этой капле заключен целый бесконечный мир ее личных страданий!.. Бесконечному миру, разумеется, нет дела до крохотной капельки, но ей-то ведь от этого не легче и от сознания своего ничтожества и величия, окружающего ее, ее мучения не станут менее чувствительными… Вот под моим окном добродушный падре прошел к старухе Элеонор. Она обещала все свое состояние оставить на церковь, и святой отец Антонио ежедневно навещает ее, укрепляя в этом благом намерении свою благочестивую дщерь. Вон стройный и сильный Беппо по обыкновению остановился на той стороне улицы, вытаращил глаза, открыл рот, несмотря на то, что солнце жжет ему и без того смуглое лицо; он простоит так, пока не увидит вскользь племянницу моей хозяйки Лючию или пока ее тетка не плеснет в него чем-нибудь из кухни… Вон и Лючия – распелась, как соловей, и знать ничего не хочет, примеряя свежие и пышные розы, алые и ароматные, к своим иссиня-чёрными волосам, тяжесть которых оттягивает назад ее хорошенькую, с тонким носиком и раздувающимися ноздрями, головку… И завидно делается.

Все это живет, верит, надеется!

Только у меня точно льдом обложило сердце…

Душно, жить нечем: ничего не осталось, что бы заставляло хотеть жить… Да, отчего я не такая, как все? Я и тогда, когда бегала по Тифлисским улицам, была не такая, как мои подруги. Слишком часто задумывалась, слишком много работал мой маленький умишко, слишком и тогда я уже болела душой… за… впрочем, что же, никто не увидит этих строк, а кто увидит, не поймет здесь, – за своего отца и мать!

Мои воспоминания подошли к этому тяжелому периоду!