Исповедь жены военного строителя

Что ему на жену коситься? Она же не солдат- срочник, может и прибить пока пьяный лежать будешь. Потом в ответ на вопрос: будут ли они служить дальше или тоже планирует уволятся, он вспоминал, что до армии работал автослесарем и сидел весь чумазый в ремонтной яме. И не очень хочет он обратно в эту яму, а делать больше особо ничего не умеет.

Серёга на последних месяцах нашего пребывания в армии вошел в полный штопор. Его несколько раз избили местные. Однажды я приехала из Луганска и остановилась в Москве на ночь у друзей – помните мою тезку с большим букетом в онкологии –вот у неё, а Серёга должен был за мной заехать и забрать в Загорск. Но он почему -то не заехал.

На следующий день в дверь позвонили, мы открыли и на пороге стоял незнакомый монгол. По голосу это был Серёга. Просто черный и синий. У меня началась истерика, наверное первая в жизни дикая истерика. Меня просто откачивали, пытаясь внушить что я своим видом пугаю их детей.

После этого случая, когда его отдубасили ещё один или два раза, у меня уже не было никакой истерики. Я это уже прошла. У местных парней в Загорске начался типа вид спорта отловить офицера и отоварить по полной. Вот за год до этого я такого даже не слышала. Так что, кроме Серёги, по очереди отлупасили и почти всех остальных. Из наших, перебравшихся из Ступино избили и врача -Тимку, и пропагандиста, ещё кого-то.

Вообще, последние полгода перед увольнением можно назвать окончательно съехавшем с рельс периодом. После повторного перевода в Загорск, впервые я приехала туда сама. Серёга даже пропустил мою телеграмму, очевидно уже разучился читать. И обнаружила его за запертой дверью, за которой угадывался дикий гужбан. Я начала стучаться, гужбан затаился, дверь мне не открыли. Голос Серёги: "Кто там?" – мне не обрадовался. И начались манёвры

Я барабанила – он не открывал. Из соседней комнаты вышла дама лет под пятьдесят и возмущалась, что я тут тарабаню к людям. Я села на стол в коридоре и задумалась: «Должна ли я дико оскорбиться, обидеться на ЭТО и уйти?». Но не было во мне этого чувства. Во первых, мне через несколько дней надо ехать на медицинский контроль в Балашиху. А так же я абсолютно не ревновала: не кого и не к кому.

У меня были свои планы: встретиться с подругами из бухгалтерии автобазы, погулять по Троице – Сергиевской Лавре. Почему я должна это всё отдать на службу другой схеме, эмоций по которой у меня вот абсолютно нет?

Мне было глубоко по*й на происходящее за дверью, но я ему этого не сказала, просто любовалась на ситуацию. Даже не знаю каким образом (эпоха до телефонов) он вызвал кого-то кто увел меня подальше чтоб я не видела кто и в каком состоянии выгребался из этой комнаты. Кажется, мне надо было выйти на улицу и стать так, чтоб он меня видел в окно.

Со слов Серёги, гужбан в его комнате организовал командир батальона, тот самый под окнами которого Серёга в Ступино упражнялся в ночном оре пока я лежала в больнице. Тот, очевидно, радовался обрушившейся свободе: его жена в Ступино заведовала магазином, хорошо зарабатывала и он дома "ходил по струнке", очень любил, уважал и боялся свою жену. А тут – "окно возможностей".

Второй иллюстрацией Серёгина состояния были его штаны: на ширинке отсутствовали ВСЕ пуговицы. Я ему что-то сказала и про это, он ответил что пришьет. Вечером пришел со службы уже с пуговицами, но лицо так быстро не исправишь – он был просто замогильно- серый, и это в двадцать семь лет.

Когда Сергей допоздна не возвращался, то было ясно что ввалится страшный и дико пьяный, слегка пьян он был постоянно. Даже если бы он не пил в какие -то первые полдня, то принятая с вечера дурь так просто не испарилась бы.

Однажды стою на балконе этой полугостиницы и жду его. Подъехал УАЗ, из него вышли два солдата и выволокли тело. Тело брыкалось и они его по дороге ожидаемо раза три уронили об асфальт. В полуночной тишине гулко грохотало от того как его голова стучала об асфальт. Притащили тело в комнату и бросили. Конечно опять всё было в крови. Я не думаю, что солдатам так уж было его жаль, чтоб ни дай бог не уронить. Вы же понимаете как они могли к нему относиться.

Мне всё так надоело, я думала только о том, какую надо иметь голову, чтоб выдерживать это стучание об асфальт. Если бы я так треснулась, то погибла бы на месте. А он вставал назавтра и шел в казарму к подъему – служить дальше.

Я ему рассказывала о том, что это в конце концов крайне опасно. Он всегда отвечал: "Ну подумаешь, и умру я!" Я же, хорошо насмотревшись в Балашихе, объясняла что в подавляющем большинстве случаев никто так сразу не умирает, а для начала долго и тяжко болеет. Забегая вперед скажу, что лично он полностью испил то, к чему стремился, и свои шесть лет "под себя" отлежал, но уже совершенно вдали от меня.