Исповедник веры протоиерей Григорий Пономарев (1914-1997). Жизнь, поучения, труды. Том 1

Татьяна Романовна, добрая, беспокойная женщина, зная, какую нищенскую жизнь влачит матушка Нина, оказала ей в эти трудные дни посильную помощь. Понимая, что наша семья находится в тяжелом положении, она утром приехала в Тагил и привезла маме небольшую сумму денег. Они вместе бегали по опустевшим вмиг магазинам в поисках продуктов. Им удалось купить картошку, муку, какие-то крупы. Это было тогда сказочное богатство.

Мама всегда молилась за здоровье рабы Божией Татьяны. Когда вернулся из долгого заключения папа, они с мамой совершили поездку в Невьянск к дорогим могилкам. Конечно, они встретились с Татьяной Романовной, чтобы искренне поблагодарить эту мужественную женщину. Тогда, вероятно, она и передала родителям проявившую свою чудотворную силу икону «Нерукотворного Спаса» и другие святыни, которые она преданно хранила около двух десятков лет. Вскоре Татьяна Романовна скончалась. Светлое имя этой христианки навсегда было записано в поминальнике отца Григория; он неоднократно служил заупокойные панихиды по рабе Божией Татьяне.

Фамильная икона Пономаревых всегда находилась в доме отца Григория и матушки Нины. Перед ней они возносили свои горячие молитвы к Богу, и под сенью этого образа в одну ночь перешли в мир иной.

Он и она

Он

Это был такой же день, как уже многие проведенные тут. Ледяной, колючий ветер летел по степи с огромной скоростью, подхватывая песок, мелкие острые камешки, обрывки чужих, незнакомых растений, с силой швыряя их в лицо, заслоняя глаза и забивая нос и гортань. Угрюмое желто-серое небо почти касалось голов таких же угрюмых и озлобленных заключенных, ушедших, как бы защищаясь, в себя и вяло реагирующих на уже привычную брань и окрики охраны.

Он работал, стараясь повернуться так, чтобы ветер дул ему в спину. Но тогда не было видно барака главного управления, стоявшего невдалеке, который почему-то именно сегодня он не хотел упускать из виду, словно боясь просмотреть что-то важное. Поймав себя на этой мысли, он углубился в работу, постоянно творя молитву. Но вдруг что-то светлое, давно забытое, совсем из другой жизни затрепетало в нем, сливаясь с молитвой, вызывая непонятное волнение и слезы. Впрочем, слезы могли быть и от ветра. Напряжение внутри росло, натягивая и оголяя каждый нерв. «Боже Милостивый, что со мной? Не остави меня, грешного, дай справиться с собой!» Откуда это чувство, в котором переплелись и боль, и радость, и странное нетерпение? «Господи, на все Твоя воля, только не остави меня, грешного, не остави…»

После вечерней проверки прошел слух, что на главном пропускном пункте появилась женщина, жена осужденного. Барак возбужденно гудел. Мысли жгли, бились как в клетке: «А вдруг это ко мне? Нет, невозможно, да и как она оставила бы малышку! Нет, нет. Не надо даже думать об этом… Но какая героиня! Ведь это первый случай, когда в такую глушь смогла пробраться женщина. Кто же этот счастливец? А вдруг ее не пустят! Ведь тут законов просто нет. Господи, помоги ей, чья бы это ни была жена…».

***

Неожиданно пришла повторная проверка «с пристрастием». Грязно ругаясь, охранники прилипчивее обычного перетрясали жалкое тряпье заключенных. Особенно усердствовал один – угреватый, мордастый, глумливо ухмыляющийся. Ничего не найдя и «обложив» всех по привычке, они ушли далеко за полночь. Все долго не могли успокоиться: раздавались стоны, проклятия, чье-то сдавленное рыдание.

Утром при построении им было объявлено, что их отправляют на конечный пункт этапирования – куда-то на Север, через пролив, помогать вольнонаемным шахтерам, «доблестным строителям коммунизма».

Ехали долго в вагонах для скота. Остановок не было. Люди, намучившись, справляли нужду прямо здесь же. Их вяло обругивали, но вскоре повторялось то же. Он давно уже заметил среди заключенных, в основном уголовников, несколько стариков, чью интеллигентность не могли стереть ни грязные, вонючие ватники (так называемые фуфайки), ни матерщина, висевшая в воздухе. Даже на окрики охраны они реагировали как-то по-своему, доводя до иcступления «борцов за светлое будущее». Эти люди были островками миролюбия среди бурлящего потока душевных нечистот. Но было заметно, что физически они уже на пределе… Движение поезда стало замедляться. В дощатые дырявые вагоны начал проникать холодный соленый воздух, и все тело, впитывая его, покрылось этой соленой влагой. И вдруг через головы соседей-арестантов ему открылось море.

Раньше он никогда не видел моря. И то, что открылось взору, превзошло все представления о нем – бескрайнее, неохватное для глаз, свинцово-серое. Высокие волны, набегая одна на другую, с плотоядным чавканьем обрушивались на берег, у которого, как забытая детская игрушка, болталось, чуть не опрокидываясь, рыболовецкое судно. В него-то под вопли охраны и самих заключенных стали «трамбовать» страдальцев.