Исправленному верить

– Я никак не хочу, – пробормотала Тамара. – Иди ложись, поздно.

– Спокойной ночи, мама. – Саша даже в детстве не любила, когда ее тискали и целовали, но на этот раз поцеловала мать первой и ушла в ванную. Раздался плеск воды, потом шаги и стук двери. Тамара взглянула на часы. Половина первого, через шесть часов придется вставать.

– Надо спать, – вслух сказала Тамара и все равно осталась за пустым столом. Она не понимала, что случилось с Сашей, она не понимала, что происходит с ней самой, просто жизнь пошла прахом, да и была ли у нее жизнь?

Томочка Колпакова хотела любить, как же она хотела любить, ждала, надеялась, вглядывалась в мужские лица в поисках того, за которым хоть на рудники, хоть в последнюю развалюху. В восемнадцать она влюбилась в тридцатилетнего и женатого. Чувство было взаимным, он хотел развестись, но дома Тамаре объяснили, что бросивший одну жену бросит и вторую. В двадцать три она вышла за однокашника, который очень нравился маме, через два года родила Сашу, еще через год муж уехал в Орел повидать родных и не вернулся. Из письма Тамара узнала, что легче повеситься, чем жить с ее матерью.

Муж звал к себе, но Тома его никогда не любила, и потом, что она стала бы делать в Орле? Она подала на развод, вернув девичью фамилию и, как тогда думалось, свободу. Мама была счастлива, Саша еще ничего не понимала, а потом пошли продуктовые карточки, бандиты, сокращения, неопределенность, страх. Она как-то тащила, отказывая себе во всем, иногда рядом появлялись мужчины, но ничего ни с кем так и не срослось, а теперь нечему и срастаться. Ее высосали досуха, осталась оболочка, в которой слезы, и те закончились.

Женщина открыла холодильник, вытащила початую бутылку мартини, плеснула в чашку, выпила. Руки сами отодвинули штору, открыли окно, подставили стул. Тамара Колпакова ни разу в жизни не пила одна и о самоубийстве тоже никогда не думала. Она и сейчас не понимала, чего хочет, просто ненаступающая весна манила холодом, тьмой и полетом, а что будет потом, не имело никакого значения. Любви нет, как и весны. Мать взяла все, что могла, Саша ушла, Саши нет, нет ничего… Так зачем здесь оставаться?

– Дзинь!.. Дзинннь. Дзинь-дзинь-дзинь-дзинь!!!

Тамара отшатнулась от оконной бездны, уронила стул, пошатываясь, побрела к двери и принялась вертеть замки. Она даже не спросила, кто звонит, ночной визитер обозначился сам.

– Вы чё там? – заголосила Кирка Тягунова. – Совсем……?! Инженерши…!

– Развели гадов! – поддержал жену Тягунов. – Дуры недо…

Из прорезавших примитивную матерщину существительных и глаголов следовало, что Колпаковы запускают к Тягуновым по стоякам змей и что они, Тягуновы, этого так не оставят, вызовут милицию, подожгут зловредную квартиру вместе с гадами, напишут в Смольный и вообще разберутся…

Алкоголики бесновались, как не бесновались уже года три, но женщина слушала их восхитительно живые голоса, будто музыку. Какое там музыку! Материных Готта с Захаровым Тамара не переваривала, а эти вопли, эта ругань были сама жизнь! Грохнуло. Кто-то саданул в дверь ногой, и тут же тягуновскую руладу перекрыл бас соседа справа, отставного дальнобойщика. Коса нашла на камень-гранит. Супруги поддерживали друг друга, дальнобойщик был сильнее, в том числе и лексически.

Колпакова заставила себя оторваться от двери и пройти в глубь квартиры. Нужно было хотя бы закрыть окно.

– Тома! – разбуженная скандалом мать стояла на пороге своей обители; светлая оборчатая рубашка и распущенные волосы превращали ее в дожившую до пенсии Офелию. – Зачем ты проветриваешь? Сашуня только что перенесла бронхит… Что это за крики?

– Тягуновы, – устало объяснила Тамара. – Белая горячка, надо бы бригаду вызвать… Мама, у тебя какой-нибудь корвалол есть?

– Сначала нужно измерить давление. Идем.

На лестнице продолжалась битва гигантов. Они наверняка перебудили половину подъезда, но уставшую Сашу гвалт словно бы обошел стороной. Уже ложась, Тамара заглянула к дочери. Та спала, лежа на спине и выпростав поверх одеяла руки. Рядом на стуле, аккуратно, как в детстве, были разложены белье и халатик, а из-под кровати, словно ожидая похвалы, высовывали носики тапки. Саша перестала их так ставить лет в девять.

Глава 3

Санкт-Петербург. 16 марта 20** года

1

– Ваша позиция, Олег Евгеньевич, понятна, – сказал Егоров, – но зачем лезть в бутылку? Да, истина в вине, только добираться до нее лучше традиционным способом.

Директор открыл портфель и вытащил Колоколькину «Варьку», «Зубровку» и «Белую лошадь». Шотландцы зачем-то сменили этикетку, и теперь на ней красовался «конь блед» с соответствующей наездницей.

– Шутка дурного тона, – не одобрила Спадникова и водрузила на стол подставку для столового ножа, а на нее – ножик для фруктов. – Олег, неужели вы согласны с этим мириться?

Подставка задребезжала лихую мазурку.

– Я вас внимательно слушаю, – сказала «Надежда Константиновна» и передала ставший гигантской шишкой нож Шульцову. – Олег, вас.