Почему непобедимая прежде армия османов потерпела поражение под стенами Белграда? Быть может, военачальники великого султана просто недооценили врагов своих? Или управление огромной армией, разбросанной сразу в трех частях света, было дурным и «правая рука» турецкого войска не ведала, что делает «левая»? Или это бекташи опять перемудрили со своей магией? Кто знает? А может, ошибка была в том, что смерть нельзя призывать против жизни, а ненависть – против любви? Да нет, все было проще, гораздо проще. Обычная деревенская девчонка перебежала дорогу семнадцатой орте янычар, самых преданных и надежных воинов султана, про которых говорили, что они не люди и даже не звери – хуже зверей. Выбились косы из-под платка, раскинулись по плечам, – и судьбы грядущей битвы, а заодно и Европы были предрешены на семьдесят лет вперед. Так должно было быть, и не было в том никакой ошибки. Об этом и повествует Сказание о новых воинах.
Сказание о новых воинах
Мальчики жались у стены. От них исходил резкий запах страха, неприятный для ноздрей Али. Какие это воины? Это овцы, детеныши овец! Что хотят бекташи – чтобы он из грязи делал им зюмрюды? Он не факир и не джинн. Да что же эти дервиши так надрываются? От их воя у Али закладывало уши. Нестерпимо воняло гашишем. Из этих посиневших трясущихся щенков не получится воинов Великого Султана, попирающих смерть пятами своими. Они просто не выживут, сдохнут. Иные сразу, иные – месяц спустя. Никто из них не проживет и года. Хотя…
Чуть поодаль стоял еще один мальчик. Он был гол, как и все. Ему так же непривычны были завывания дервишей и вонь гашиша. Но он не боялся. В глазах его не было страха, и это было хорошо. Значит, этот день для Али не пройдет даром. А может, и месяц. Он подошел к мальчику, приподнял его голову за подбородок и для верности еще раз заглянул в глаза. Нет, он не ошибся – страха там не было. Зато было что-то иное. Ненависть? Это хорошо. Щенки должны быть злыми. Только из злых щенков вырастают волки. Рука у мальчика обвязана была грязной тряпкой. Ох уж эти матери! Они еще могут родить хороших воинов – но уже не могут понять, что нужно сыновьям их для того, чтобы подняться над другими хоть на голову. Мальчик, судя по виду, был родом из рацей. Оно и понятно. Из них выходили отличные бойцы. Эти дервиши когда-нибудь умолкнут?
Будто кто-то услышал его, и стало тихо. Взял Али со стола свой верный инструмент – молоток. «Этого, – толстый палец с длинным загнутым ногтем указал на мальчика, стоящего поодаль, – первым ко мне. Потом этих двух. Ну и еще того, сзади, с волосами цвета пшеницы – он красив, сойдет для дворцовой службы. Остальных уберите – пусть их продадут на рынке, будет хороший торг».
Али был доволен. Теперь начиналась его работа. Подручные уже докрасна накалили гвозди на углях жаровни. Не был он ни джинном, ни факиром, но умел то, чего не умели другие. За это и прозвали его Большой Али, а вовсе не за громадный рост и толстый живот. Другие только портили материал. Если вбить гвоздь слишком слабо, он клюнет череп и соскользнет вбок, мальчик останется жить. Если вбить гвоздь слишком сильно или на волос мимо того места, куда надо, – он тут же умрет. А Великому Султану и Большому Али следом за ним не нужны были ни живые, ни мертвые – их в Богохранимой империи и так было слишком много. Потребны были умершие, но возродившиеся к жизни вновь. Живые мертвецы. Ибо никто лучше них не нес по свету знамя истинной веры. И этого можно было добиться, умертвив живых одним только способом – вбив раскаленное железо в темя, но только в одну-единственную точку и на известную только Али глубину. Он не измерял ее, да и была она для всех разной. Али ее чуял и почти никогда не ошибался. Остальное было делом магии бекташей.
Вечером, когда Али отдавал подручным свой инструмент, дабы почистили его на завтра, и снимал окровавленный фартук, мог он быть доволен собой. Нынче хорошо потрудился он во славу Великого Султана.