Испуг

Вот так и я… Годный только для коллективного похода стариков, с плакатиками, чтоб увеличили пенсию… Или собраться, как в 93-м. От испуга. Собраться и постоять рядом с танками… Ничего другого… Ноль… Живу себе в маленькой дачке… Почти сарайчик… Из моего поколения нас уже мало осталось… Можно, конечно, съездить на электричке в Москву. Кого-то из последних наших навестить… Тут уже не до дискуссий. (Это будет в точности, как с тем пугливым, выглянувшим из больничной палаты.) Можно, конечно, и мне выглянуть… и по-тихому горько спросить: «Как там Россия?..» – и тут же задвинуться назад в свою дачку. В свой Осьмушник… Своего же вопроса испугавшись.

И как только я подошел к ее постели, врезала мне кулаком в живот… Собравшись! Выждав!.. Из лежачего положения, но с жуткой прицельной силой, которой в темноте я никак не ожидал… К постели я шел мелкими шажками, топ-топ. В полной тьме… И вдруг такой удар!.. Меня согнуло. Я даже не вскрикнул. Как-то странно громко икнул и подавился… Так и скрючился.

А она, женщина, включила ночник и вскочила с постели, готовая к бою. Однако бой был не нужен. Я стоял ужасно скрюченный… Задыхающийся… Руки прижавший к животу в том месте, куда она мне врезала… К тому же она увидела, что ночной визитер не слишком опасен… старик… Старикашка… Бояться нечего… Узнала меня.

– А-а. Вот кто к нам в гости!

Частенько разыгрывая карту стариковского плутания и ночной ошибки (мол, я шел к другой… тьма… во тьме промахнулся дачей, уж извините!), я на этот раз сам, что называется, пронес свой крупный козырь. Я и впрямь ошибся домом. Задумался. А башка-то старая!.. И вместо ждавшей меня Лидуси, моей хорошей подружки двадцати семи годков, я угодил к сорокалетней мощной Шуре Чираевой, то жившей в поселке, то надолго уезжавшей челноком на заработки. Ее месяцами темный дом… Он-то и сбивает номер в ночном счете. Как бы затаившийся. Стоит мертвой коробкой.

– Гость пожаловал, а? – И Шура Чираева щурила глаза.

Как привидение, в белой до пят ночной рубашке, она разглядывала заблудившегося… Уже нацелившегося к ней среди ночи. Самое удивительное, что даже теперь у багрового, тяжело дышавшего, согбенного старикашки стоял член. Так и остался наготове. Единственный из солдат, кто не подвел. Солдат до последнего патрона.

Шура хохотнула:

– Ишь какой!

А я продолжал задыхаться.

– Ладно, ладно, – сказала она. – Не притворяйся. Ничего не сделаю… И ментов не позову.

Но я не притворялся… Плохо мне было.

Она подошла, усадила меня на стул… И стала одевать. Нашла, куда я бросил брюки… ботинки… Свитер на меня натянула. Когда она надевала на меня брюки, солдат еще удерживал охрану границы. Стоял.

– Ишь! – повторила она.

Заправила его мне в брюки. Ремень затянула… И даже пуговки на моих брюках легко застегнула. Не все, но пару пуговок застегнула. Вид уже пристойный.

– Иди, иди, Петрович, – сказала. – Найдешь себе какую-нибудь бабушку.

И даже проводила до калитки. Всё было очень человечно.

Петр Иваныч в высоком полете

1

Едва я поравнялся с забором, Лидуся выставила голову в окошко. Это было уже в августе… Теплой ночью.

– Петрович… Луна!

Сад у нее большой, но со стороны того окошка пространство сада совсем невелико. (Можно окликнуть – негромко.)

– Вижу, – сказал я спокойно. И шел мимо.

Белое пятнышко ее головы подвигалось в темном прогале окна. Но не исчезло:

– Петрович… В спальне луна.

Я молчу.

– Петрович, – вкрадчиво продолжала она, – сейчас самое время. Сейчас она вся там. Необыкновенная!

– Луна как луна, – сказал я, проходя мимо – уже удаляясь.

Я лукавил. Луна была восхитительная!.. Лидуся потому и поддразнивала… Я собирался к Лидусе, я уже подумал о ней. Но хотелось сколько-то и помедлить. Хоть малость… Не хотелось так сразу терять эту ночь. Ночь была ясная и… и… этого не выразить… этакая ликующая, этакая победоносно светлая ночь! Подтаявшему стариковскому сердцу хотелось растечься в ноль… Совсем растечься. (А ногам – шагать и шагать.)

И я шагал.

Проходя мимо дач, я лениво поглядывал по окнам – спят! Пусть спят… Кой-где голубился поздний телевизор. Я никому не мешаю. (А нервный шаг не понравился бы ни людям, ни их псам.) Собаки, впрочем, чувствуют счастливых. Привыкли к моей легкой поступи, к моим шагам – не быстрым, не вороватым… Тявкнет только тихонько. Как знак ночной дворняжьей улыбки. Мол, привет-привет!.. И тишина. Я стараюсь идти боковыми улочками. И подальше от речки. (Вода отвлекает. Вода движется. А ночь как раз прекрасна в статике… В своей застывшей необъятной статике.)

Сделав круг, я опять шел мимо Лидуси. Так получилось.

Вообще-то в ту ночь я как бы сердился, дулся. Я был на нее за что-то в обиде. Не помню за что. Мелочь.

Забор у нее штакетниковый. Почти прозрачный. Ага!.. Она выскочила прямо к калитке в ночной рубашке. (На полминутки. На лунной дороге сейчас ни души.) Она хотела мириться. Большое белое пятно. Я шел мимо. Пятно заговорило:

– Петрович… Ну, чего-оо ты!

Я чуть замедлил ход:

– А-а. Это ты, Лида, – сказал я голосом профсоюзного лидера. – У тебя какое-то срочное дело?.. Давай-ка завтра. После обеда я свободен.