Испытай себя

— Дун сказал… о боже… он сказал, что, когда она умерла, на ней не было никакой одежды.

— Час от часу не легче, Гарри. — Я заметил, что стою с открытым ртом, и, смутившись, закрыл его.

— Не знаю, что мне делать.

— Абсолютно ничего.

— Дун спрашивал, что я делал там без брючного ремня.

Голос его дрожал.

— Невиновных не признают виновными, — возразил я.

— О, да, но вы же знаете…

— Но не на основании таких неубедительных улик.

— Я не был в состоянии рассказать Фионе. Я имею в виду, нам всегда было хорошо вместе, но она может в конечном итоге начать сомневаться… Честно скажу: я этого не вынесу.

Мы подошли к трибунам и поднялись. Гарри молчал, погруженный в мучительные раздумья, и никак не реагировал на хриплые крики букмекеров и возбужденный ропот собравшихся зрителей. Наездники кантером проскакали к стартовым дверкам. Нолан в седле каштанового мускулистого скакуна, на котором. Фиона всю осень выезжала на охоту, выглядел, как обычно, очень профессионально. Гвоздичка, объяснила мне Мэкки, необычное животное — для Фионы эта лошадь больше подруга, чем собственность. Гвоздичка прогарцевала к старту — в этом году она впервые участвовала в забегах охотничьих лошадей весеннего сезона и, как надеялся Тремьен, должна была до июля победить три иди четыре раза.

Неожиданно к нам приблизилась коротенькая нескладная фигура! Льюис. Он сообщил, что едва успел приехать к началу скачек, и поинтересовался, были ли какие-нибудь сообщения из жокей-клуба относительно участия в них Нолана.

— Ни слова, — ответила Фиона. — Скрести пальцы, сглазишь.

— Если бы они собирались тормознуть его, — рассудительно начал он, тяжело дыша, — то наверняка сообщили бы об этом, по крайней мере, сегодня; видимо, эти гребаные задницы отвязались от него.

— Братская любовь, — съязвила Фиона.

— Он мне должен, — мрачно рявкнул он, и по этому его рыку нетрудно было понять, какой долг он имел в виду.

Даже если раньше некоторые не хотели верить показаниям Гарри в суде над Ноланом, то теперь, подумал я, всем все стало ясно.

— И ты собираешься получить этот должок? — с явным сарказмом спросил Гарри.

— Благодаря тебе, нет, — резко ответил Льюис.

— Лжесвидетельство — это не мой профиль.

Льюис улыбнулся как-то по-змеиному, казалось, изо рта вот-вот выползет жало.

— Я, — сказал он, — среди всех на вас оказался самым талантливым актером.

У Фионы теперь уже не оставалось сомнений в том, что в тот вечер Льюис был не настолько пьян и прекрасно видел, как умерла Олимпия. На чистом лице Мэкки промелькнуло выражение плохо скрытого испуга. Гарри, который и до этого все знал, отнесся к признанию Льюиса по-философски — сейчас его больше волновала угроза, нависшая над его собственной судьбой.

— А что, по-вашему, я должен был сделать? — настойчиво спросил Льюис, заметив общее осуждение. — Сказать, что он оскорблял ее самыми последними словами и тряс за шею до тех пор, пока у нее глаза не вылезли из орбит?

— Льюис, — воскликнула Фиона, не веря в эти подробности. — Заткнись.

Льюис окинул меня взглядом, который вряд ли можно было назвать дружелюбным, и пожелал узнать, почему я все время околачиваюсь рядом с ними. Никто не удостоил его ответом, в том числе и я.

— Старт дан, — сказала Фиона буквально за долю секунды до официального объявления по громкоговорителю и, приникнув к биноклю, казалось, забыла обо всем на свете.

— Я задал вам долбаный вопрос, — вновь бесцеремонно обратился ко мне Льюис.

— Вы сами знаете почему. — Я был поглощен скачками.

— Но Тремьена же здесь нет, — не унимался он.

— Он послал меня посмотреть Сандаун.

Гвоздичку в заезде было легко узнавать — белое пятно на каштановой морде, которое я хорошо запомнил по фотографии, четко виднелось в любом ракурсе, в каком бы месте ипподрома ни находились лошади. Сам их бег показался мне более, медленным, чем в заездах скаковых лошадей, которые мне уже довелось увидеть. Барьеры всадники преодолевали как-то чересчур обдуманно, не спеша. Однако это было не совсем так: я вспомнил предупреждение Тремьена о том, что эта трасса сложна даже для скаковых лошадей высшего класса, для охотничьих же — серьезнейшее испытание на прочность.

«Понаблюдайте, как лошади будут преодолевать семь барьеров с дальней стороны ипподрома, — напутствовал он меня перед поездкой сюда. — Если первый барьер взят удачно, то и с остальными не будет проблем. Промахнись мимо первого, допусти ошибку, потеряй контроль над лошадью — и можешь забыть о победе. Нолан — большой мастер в правильном преодолении этого первого барьера».

Я внимательно наблюдал за ходом скачек. Гвоздичка перелетела через первый барьер и через остальные шесть с дальней стороны ипподрома без особых усилий, выигрывая корпус, отделяющий ее от преследователей.

«Нет ничего лучше Ипподрома для скачек охотничьих лошадей, чтобы научить их брать барьеры, — сказал мне еще тогда Тремьен. — Беда в том, что охотничьи лошади не так резвы и не могут набирать необходимую скорость. Впрочем, Гвоздичка неплоха, из нее выйдет толк. В свое время охотничья лошадь Оксо завоевала даже приз Гранд нэшнл».