Испытание

Майрам не любит вызова на дом. По опыту знал: раз вызывают такси на дом, — значит, будет груз. В наше время деньгами не разбрасываются. Вызвав машину, уж постараются использовать ее на полную катушку. Казалось, ему-то что? Волкодав вон всегда радуется: вызов на дом — верный трояк. Но как начнут загружать «Крошку» корзинами да бидонами, и еще норовят полностью заставить сиденье, вскипает все внутри Майрама. Ему положено возить пассажиров, а не грузы. А скажешь про грузовое такси, зверем смотрят и деньги на чай норовят всучить… Злой он, когда по вызову едет, и скрыть не может свое недовольство, «Крошка» аж стонет. Где-то здесь, возле стадиона притаилась, наверное, старушка со своими корзинами и шмотками… Ага! Вот он, дом номер девятнадцать. А вон и она сама машет ручкой с лоджии третьего этажа… Так и есть: груз! И самой не снести его вниз, таксиста зовет. Ага, мешок уже на пороге, дожидается. Она его, чтоб не свалился набок, поддерживает бедром. Поначалу Майрам на нее и не взглянул. Мало ли кого за день перевезешь! Только и заметил пальчики с ярким маникюром, ухватившиеся за мешок. Он был грязный, заскорузлый, засаленный, а ручка маленькая, белокожая, холеная…

— За мужем персональная машина закреплена, да все некогда ему! — изливала свое раздражение женщина. — Заставил мешком прихожую, и месяц — не пройти, не выйти. Сама отвезу. И сама посажу картошку, пусть его совесть заест!

— Поздно, — засомневался Майрам.

— Насчет совести поздно? — переспросила она.

— Поздно сажать, — уточнил Майрам.

— А у нас всегда так: тянет до предела! — возмутилась она; тонкие пальцы ее предательски скользнули по мешковине. Мешок тяжело, неуклюже брякнулся на ступеньки, неумело повязанная тесьма сорвалась, и картофелины, обрадовавшись свободе, весело, наперегонки поскакали по ступенькам лестницы. Женщина покраснела от досады. Конечно же, в этом был. виноват ее супруг. — Всю мужицкую работу на меня свалил, — горячо атаковала она отсутствующего главу семьи. — У других мужья обо всем сами заботятся, а этот…

Она кипела, как мотор, что на крутом и долгом подъеме ворчит, шипит и обдает тебя жаром от негодования. Злости Майрама как ни бывало. У него всегда так: при виде чужих неурядиц забывает о своих. Сейчас бы сюда на минутку ее суженого! Потеха! Он отвернулся, пытаясь скрыть от нее невольную улыбку. Но ей было не до таксиста. Спустившись вниз, женщина наманикюренными пальчиками стала подбирать удравшие картофелины. Наполнит ладони — несет наверх и высыпает в мешок.

— Зачем же так? — усмехнулся Майрам ее недогадливости; подхватив мешок, перенес его на нижнюю площадку лестницы. — Теперь наверх не нужно подыматься.

Она, кажется, впервые посмотрела на него — озадаченно и удивленно и, замолчав, стала торопливо собирать клубни. Теперь Майрам стоял ниже ее и, когда она нагнулась, чтоб достать картофелину с верхней ступеньки, платье ее приподнялось, и глаза его ожгло молнией. Но он не сощурился, не отвернулся. И смотреть было сверх его сил, и невозможно было отвести взгляд от стройных ног, выше колен неожиданно пышных, так что темные капроновые чулки в тех местах, где нежная полоска прошлогоднего загара переходила в ослепительную молочную белизну, готовы были лопнуть.

Она не могла не почувствовать его кинжального взгляда, испуганно обернулась. Майрам не знал, что ей удалось прочесть на его лице, но она вдруг притихла. Так море, бушевавшее в течение долгих часов, вдруг замирает, втягивает в себя всю яростную энергию, и лишь легкая зыбь морщит его лицо поверхность. Опустив взгляд, она подошла к мешку, положила внутрь клубни и похлопала ладонью о ладонь. Этим жестом она не только стряхивала пыль. Он был предназначен ему. Им она сказала таксисту, мол, смотри, как мы уверены в себе и спокойны. И она убеждена, что он уловил смысл этого жеста именно так, как она хотела.

Завязав мешок, Майрам молча отстранил в сторону женщину, собиравшуюся вновь вцепиться ручонками в мешковину, и, присев, легко взвалил себе на плечи шестидесятикилограммовую тяжесть. Она шла следом, и спина его горделиво напряглась под ее пристальным — а как иначе она могла смотреть? — взглядом.

В машине она не осмелилась сесть рядом с таксистом, и сама же на себя вознегодовала, что открыла заднюю дверцу, и этим выдала ему свою неуверенность. Гордость ее была задета, ибо он не мог не понять ее поступка иначе, как именно робость. Ведя машину, Майрам косил взглядом в зеркальце и разглядывал ее. Ей было лет под тридцать. Глаза с грустинкой. Губы пухлые. Вся она была ладная, земная, только взгляд не от мира сего. Она сурово молчала, лишь изредка односложно бросала:

— Сюда… Направо…