Испытание

— А ну, пошли отсюда! Место давай, пошли! — раздавалось от костра, уже наделявшего всех вечерними тенями. Торчки нехотя отходили от желанной добычи, самых упрямых отгоняли пинками и зуботычинами. Яму уже заполняли полноправные вои, блестя смазанными жиром торсами. Лезвия улмаров тоже смазаны и отполированы — хирургический блеск стали окружает жмущихся пленниц алчно шевелящимся кольцом. Наступает тишина.

— Я! Беру эту женщину!

Визг и звон стали — все оглядываются на первого, рискнувшего заявить свои права. Это Яобай — молча подойдя к группе женщин, он грубо выхватывает из нее невысокую плотную блондинку лет двадцати пяти — по кольцу Ямы прокатывается плотоядный гул. Торчки многих родов не отказались бы от такой здоровой, крепкой подруги, а редкая масть делала ее еще более соблазнительной. Но слово сказано — Яобай толкает девку в руки разулыбавшемуся во весь рот Нзыге.

— Держи! Помни род свой!

— Помни род свой!.. — согласно выдыхает Яма. На острые плечи Нзыги ложится обязанность как можно быстрее сделать ребенка.

— …Я беру женщину! — визгливо выкрикивает следующий претендент, выскакивая к источающему жар костру. Но тут уже стоит соперник — набычившись, они некоторое время смотрят друг на друга. Потом выкликнувший делает попытку схватить одну из пленниц — и получает звонкий удар ногой по бедру. Через секунду по дну Ямы катается визжащий клубок из двух тел. Круг блестящих глаз сопровождает каждое движение дерущихся — один из них уже поднимается, отряхиваясь, другой отползает, тонко скуля — Яма взрывается долгим гулким ревом: «А-ар-рг!..»

Победивший (тот, что ждал выкликнувшего) уже тащит упирающуюся черноволосую девушку к двум своим упитанным торчкам — сдавленно взвизгнув, она пропадает меж ними…

«Помни род свой!» — грозным рыком висит над Ямой…

Антон, как приговоренный, наблюдает всю эту процедуру. Уже некоторое время он словно бы в трансе — вопли, шум драк, запах пота и вонь шкур… Близится закат — вновь разложенный костер выхватывает из сгустившейся тени хищно устремленные лица воев. Для них это очередной бой, очередная боль — утверждение того, для чего они и жили, отказавшись от своего природного назначения. Для этого существовали другие — те, кто еще не дорос. Или не смог…

…Предвкушающие торчки повизгивали и толкались у края Ямы в ожидании подачки — и взрывались руганью, если их старший не перехватывал для них очередной жирный кусок…

…Визг стих. Антон продолжал отупело смотреть на угли костра… В ушах звенело, во рту отдавало металлическим привкусом крови; перед глазами плавали цветные пятна… Тихо. Только какое-то приглушенное бормотание теней внизу. Вроде, все…

Он глубоко вздохнул, расцепив зубы, еще раз глянул вниз…

«Это не женщина, ха! Какой глупый хед взял ее — не сделаешь приплод, как ни трудись…»

— Отдайте ее!.. Отдайте нам, на ночную потеху!!!

Антон вздрогнул от пронзительного выкрика, еще раз вгляделся — из-за костра вытолкнули какую-то замурзанную замухрышку. Сначала он не понял — недоразвитая, что ль… Потом до него дошло. Девчонка лет двенадцати… Может, и меньше — огонь на миг осветил бледное напуганное лицо…

— …Отдай ее нам — зачем лишний рот… Отдай, отдай! — хищно завыли, завозились торчки, вытягивая шеи — ночная забава, знамо дело, поинтереснее обязательных штудий в халявнике… Ненужная баба — делай, что хочешь! Закон… Местные могут рожать лет с двадцати — зачем ждать, пока вырастет?

«Помни род свой!..»

Девчонка тревожно оглядывала беснующихся наверху, не понимала. Антон разглядел ее волосы — светлые… Размазанная грязь на щеках… То, что с ней сделают этой ночью, представилось ему отчетливо, во всех подробностях, словно на видео… Горло стиснуло — давясь, он пытался преодолеть этот креп. Наконец, сипло, как петух, прокукарекал что-то… Никто не обратил внимания. Тогда, протиснувшись к краю, он крикнул — громко и зло:

— Я… беру! Я забираю эту женщину!

* * *

«Кто это еще…» «Кому хрец не дорог — эй, покажись!» «Ха-ха, Бледняк! Он-то уж точно…» Слова сливались, переходя в общий гул — сначала недоуменный, он нарастал, становился угрожающим: «У-ру-ру… ру-у…» Негнущиеся напряженные ноги уже не чувствуют привычной боли — гул накатывается, накрывает тяжелой волной, снова спадает — глотай воздух… пока.

— Я скажу.

Спокойный голос прорезал невнятицу.

«Яобай… Конечно».

Антон с трудом поворотил намертво уведенную в плечи голову. Да, Яобай — стоит, подбоченясь, недалеко от костра. Нзыги рядом, конечно, нет — уже поспешил…

«Он твой!.. Эта живность твоего улага — говори, чего он… Как скажешь, так с ним и будет!»

Одобрительное поддакивание и шипение. Антон глядит на небольшую, крепко сбитую, багровую в свете углей фигуру — свою судьбу. Яобай — настоящий вой, все знают…

— Я скажу… Пусть пробует.

Мертвая тишина.

— Но он не вой!!! — чей-то, похоже, ожидаемый вопрос.

— Я говорю — пусть Бледняк пробует… Захотел стать воем — пусть.