Испытание

— Обещали?.. Люди нашей церкви не дают обещаний и клятв. Кроме лишь обета, который приносится во время Утешения. Странно, почему, если мой Этьен и правда обещал что-то — почему он не сказал об этом во время публичной исповеди?

(Отгадай сам — почему, старый ты простак. Потому что не раскаивался. Как же я рад, Этьен, как я рад. Я все-таки не ошибся.)

— Впрочем, неважно. Теперь никакой прежний обет не может иметь для него значения. Теперь он — священник, Совершенный.

(А вот и может, едва не вскрикнул Кретьен — но не вскрикнул. Еще как может, плохо вы, господин Оливье, знаете своего духовного сына!.. А ведь правильно он меня боится, правильно не доверяет, зачарованно подумал поэт, вглядываясь в бесстрастное, изжелта-смуглое лицо человека-дерева. Я же и в самом деле опасен для него, я — соперник их церкви. И для Этьена — куда более серьезный, чем все католичество с грозным Папой во главе!)

— Мессир Оливье… Скажите, где он сейчас. Нам нужно увидеться. (Не бойтесь же вы, хотел добавить он — но сдержался. Видно, судьба ему в этом диалоге умалчивать все свои рвущиеся наружу реплики.)

— Друг мой… Прости, я не вполне доверяю тебе. Я видел Этьена после того, как он вернулся из странствия с тобою. Таким я его видел только однажды, очень давно. Когда он еще не был моим сыном.

— Когда вы его вытащили из тюрьмы, спасли от повешения? Когда он, беззащитный и никому не нужный, сидел там по подозрению в ереси, о которой даже ничего толком не знал, и некому было за него заступиться?.. Когда вы, отважное братство юга, монахи и рыцари, явились выручать своих, и заодно под руку подвернулся и еще один, чужой?..

Глаза Оливье едва не выскочили из глазниц.

— Этьен… рассказал об этом?

— Я с удовольствием ответил бы — да, мессир. Но это не так, я просто сам догадался. Впрочем, неважно.

— Вы умны и проницательны, эн Кретьен, — катарский епископ говорил, слегка отстранившись, и холодное лицо его стало еще более замкнутым. Пальцы перебирали концы длинного пояса. — Но пока вы не скажете, зачем ищете моего сына, простите, я не открою вам, где он сейчас проповедует. Может быть, для него будет лучше, если вы оставите его в покое… и пойдете своим путем. Его жизнь была очень нелегка, и мальчик только сейчас начинает обретать свет и мир.

— Раз так… Я могу объяснить, — Кретьену неожиданно стало все равно. — Я хочу сказать Этьену весть. Я нашел дорогу. А больше я ничего не скажу, и если вы меня сейчас отошлете прочь, уйду и буду искать своего друга сам. В конце концов, наш край не так уж велик. Лет за десять…

— Мир не ограничен владеньями короля Луи Седьмого, — заметил Оливье как ни в чем не бывало, возвращаясь к своей книге. — Есть Германия, Арагон, Бретань, в конце концов — вам ли не знать… А пути странствующего проповедника могут завести куда угодно. Везде, во всех землях люди ждут и жаждут света Евангелия! Кроме того, тела наши смертны. И смерть подстерегает любого из нас каждый день и час… Тем более — безоружного священника, не держащегося за плотскую жизнь.

Если бы это был прежний Кретьен, не тот, что стоял по колено в ледяной воде, говоря через поток — он бы почувствовал к старому катару жар ненависти. Но новый Кретьен, тот, которого называл братом бледный рыцарь с алым крестом на груди, не чувствовал ничего. Убеждать? Просить? Или — смешно и подумать! — угрожать человеку, который не боится, кажется, вообще ничего, для которого и мучительная смерть — радость и высшее благо?.. И новый Кретьен просто печально, учтиво поклонился и взялся за медную ручку двери.

— Постойте, — голос Оливье догнал его в спину. — Этьен со своим спутником сейчас в графстве Невер. Община в Везеле. Там они должны были подготовить свержение и лишение власти местного аббата, который есть волк среди овец и истинный слуга Сатаны, давний враг Добрых Христиан.

Кретьен обернулся. Невер… Везеле… Поле святого Бернара… Где он раздавал алые кресты. А потом рвал на полосы свою рясу…

Какое-то время они смотрели друг на друга — светлые, яркие северные глаза, и темные, почти черные — южные. Оливье длинен, прям, неподвижен, черная деревянная статуя — более детально прорезаны только лицо и желтые кисти рук. Потом Кретьен поклонился — низко, прижав к груди раскрытую ладонь.

— Благодарю, Добрый Человек. Да поможет тебе Господь.

4

— Да, благородный господин. Было такое дело.

Кретьен дернулся так, что даже слегка расплескал вино.

— Что?.. Говори подробней!..

Но трактирщик, посапывая, уже устремился за тряпкой — вытереть со стола. Со слугами здесь, кажется, дело обстояло негусто.