Испытание

…Таксист резко надавил на тормоза — ему прямо в глаза злорадно смеялось красное око светофора. Вчера еще его здесь не было. Ну и орудовцы! Ну и сноровка! Строителям за ними не угнаться. Дом еще без стекол, а шоферам уже предупреждение: будьте настороже! Уж как контролируют каждый шаг водителей! Чем таксист не сын царя, того самого, последнего? У дитяти кровь не свертывалась, от царапин мог отдать концы, — вот царь и приставил к нему с десяток нянь да дядюшек. Сделай царевич шаг, — все его под руки подхватывают: не упал бы! Сберегли-таки. Царевича сберегли, а трон тю-тю. За что судьба его такой напастью наградила? За прегрешения всех Романовых?

Светофоров все больше и больше — и аварий больше, потому как водительские права суют кому попало — вот за баранкой, сплошь и рядом видишь пижонов.

Майрам глянул на часы. Так и есть: вместо двенадцати минут — его нормы от Беслана до Орджоникидзе — двадцать пять минут. И еще сколько потеряешь. «Быстрее из Беслана до города добраться, чем в самом городе две улицы пересечь. И все из-за светофоров. Теперь и этот новенький будет из души жилы тянуть… Ну, вот, наконец-то!»

Очкарик крутил головой по сторонам, выпуклые глаза всматривались в здания, площади, памятники…

…Чтобы вызвать всеобщее внимание к себе, женщине достаточно взбить прическу высотой в полметра, мужчине — в летнюю жару напялить на себя желтый галстук шириной в те же полметра. Ну, а таксист становится героем дня, когда попадает в аварию…

Майрам двигался по улицам города на тишайшей скорости, потому как кузов «Крошки» от малейшего толчка мог развалиться. Правое крыло свешивалось до самой земли, точь-в-точь как подбитое крыло петуха. Майрам даже подумал, не поэтому и крыло машины так назвали. Он ехал, и все — взрослые и дети, спешащие и вольношатающиеся, пешеходы и обуздавшие транспорт, — в общем, все, кому в этот час посчастливилось оказаться на его пути, пялили глаза на «Крошку» и на таксиста. В них любопытство, сочувствие и злорадство: «Носит их, словно бешеных, по улицам! Попался, наконец, голубчик!» И радуются, небось, такие, что не с ними случилось. Строг народ к лихачам. Попробуй найди человека, который не пользуется транспортом и кому хочется угодить в дорожное происшествие?! Лихачу совершить аварию при таком интенсивном движении — раз чихнуть. Один человек зазевается, а пострадать могут десятки. Знает это народ и глазеет на разбитую машину, приценивается к пробоинам, стремясь угадать, чем завершилась авария…

…Майрам доставил очкарика к гостинице. Детина подал ему чемодан. Рассчитываясь, очкарик кивнул на развороченный бок машины и спросил таксиста:

— А как же насчет теории вероятности?

— А как же насчет рацпредложений? — отпарировал Майрам.

…У базара сошла торговка. Когда проезжали улицу Кирова, девушка кивнула на переулок: — Мне сюда.

— Ремонт улицы, — не согласился таксист. — Отвезем граждан и с той стороны подъедем к вашему дому.

Детина понимающе осклабился. Удивительно проницательный тип! Таких надо почаще бить. Вылезая из машины, он обдал Майрама басом:

— А здорово ты с этим хлюпиком… Про аварии-то… Ха-ха-ха! — и заговорщически кивнул на девушку: — Прыг-скок!

Таких надо каждый день бить…

Майрам возвратился на улицу Кирова и как ни в чем не бывало свернул в тот самый переулок, на который десять минут назад указывала ему девушка.

— Туда нельзя, улица перерыта, — напомнила она Майраму, и он не понял, насмешка или веселость прозвучали в ее голосе.

— Была на ремонте, — согласился он, — три года назад.

Майрам вдруг оробел. Слов не стало. Знал: надо забросать словами, а не мог. Давнее, почти позабытое чувство охватило его. Не знал, чего в нем больше — доверия, нежности, отчаянной робости? Точно во сне видел счастье. Не что-то конкретное, а большое, голубое, всеохватывающее счастье. И еще — взял бы он на руки это неземное создание и отнес бы… Куда? Сам не знал точно, но далеко-далеко от того, что окружало его, что было в нем, с чем Майрам не мог распрощаться, но что ненавидел в себе. Отнес бы туда, где никого нет, где бы она никогда не услышала ни одного грубого слова, где все — и земля, и камни, и небо, и дождь, и снег — ласкали бы ее. Где были бы только она и он. Майрам чувствовал в себе силу, которая помогла бы заменить ей всех и вся! Она жила в нем! Он все мог! Ради нее, этой незнакомки. Все! Все забыть! Всех забыть!

Майрам боялся выдать себя. Ему и хотелось, чтобы она поняла его состояние, и в то же время он пытался скрыть его. Парень упорно отворачивался в сторону. «Нет! Нет!» — сопротивлялось в нем где-то в подсознании прошлое. Оно взывало к нему, оно напоминало о себе, предостерегало, умоляло Майрама не поддаваться этому чувству. «Все, все они одинаковые!» — кричало оно ему…