Испытание

Ну, если Илья, сам остряк и баламут заговорил, значит, Майрам и в самом деле дошел до ручки. Значит, надо ему менять пластинку. Майраму и так муторно, а тут еще и Илья поддает газ. Терпелив Илья, не ушел, хотя спина Майрама кричала ему: «Иди, иди, отцам семейств следует побольше отдыхать, заждались тебя дома!» Но друг продолжал теребить его рану:

— Учиться тебе надо.

Привычно прикручивая гайку, Майрам, слегка повернув лицо к надоедливому собеседнику, невинно спросил:

— Зубрить? Для чего? У меня сосед есть. Тремя классами старше был, в школу меня с братом водил. Я домой — двойку, сосед — пятерку. Я — с шишкой, он — чистенький. А сейчас? Я домой — три куска, а он от силы кусок. Я — в костюмчике, что Кирилл сшил на заказ, а он в импортном, позапрошлогоднем? От матери я только и слышал: «Посмотри на Казбека!» А теперь я ей: «Погляди на своего Казбека!» То-то! Десять лет с книжками да тетрадками в школу бегал, потом пять — в институт, в шкафчике дипломчик имеет, а я ему по всем статьям фору дам!

— Все сводишь к материи, — горестно покачал головой Илья.

— Мотор без бензина — железяка и только! — возразил Майрам и уверенно добавил: — Нет, я Казбека обошел!

— Врешь ты, Майрам, — серьезно сказал Илья. — Чего ж тогда братца и сестренку учишь, в люди выводишь?..

…Илья повесил на гвоздь кепку, засучил рукава, спрыгнул в яму, плечом оттиснул Майрама в сторону, оценив зияющую рану, сочувственно подмигнул «Крошке»:

— Утром как новенькая будешь! — и ловко стал откручивать гайку, которую Майрам только что закрутил, тот не стал возражать: Илья знает, что делает…

Машины, выстроившись в ряд, выглядывали из-под навесов. тускло поблескивающими ветровыми стеклами. Будто живые существа, они, наслаждаясь кратким отдыхом, стояли настороже, ожидая внезапной команды, готовые мгновенно сорваться с места и умчаться в тьму. Погасли окна в девятиэтажном доме, нависшем над автобазой. Город притих, теперь ничего не заглушало спокойный, мерный, укачивающий шум Терека, Майрам и Илья все еще корпели над «Крошкой»… Под утро у проходной мелькнула тень. Выглянувший из будки сторож махнул рукой в их сторону. Бесшумно ступая, тень медленно пересекла двор, приблизилась к боксу. Черный платок и длинное серое платье. Мать! Сработала-таки родительская интуиция! Подняла с теплой постели, погнала пешком через весь город. Она знала, что Майрам не любит ее визитов, но пересилить себя не могла. Направленные на яму фары машины Ильи слепят, не позволяют разглядеть мать, а ей все видно.

— Как погнул, а? — возмутился уставший Илья и отрывисто приказал: — Поддержи здесь.

Майрам присел на корточки. Теперь увидел мать. Она прижалась щекой к холодному косяку двери, и губьп ее беззвучно шевелились. Беззвучно, но Майрам-то ее слышал! Он знал, что юна шептала, что говорят в таких случаях все матери. И не важно, на каком языке они произносят, это всегда звучит одинаково:

— Живой, сынок…

Ну, чего ты, мать, мучаешь себя? Зачем пришла? У меня такой закон: попал в аварию, корпи до тех пор, пока не залатаешь все и машина не будет на ходу. Хочу поскорее избавиться от свидетельств своего позора. А ты, мать, иди домой и не волнуйся. Если бы ты знала, как тяжко бывает видеть сгорбленную, слабенькую фигуру матери, которую беспокойство тебе подняло с постели и погнало в путь, ты бы постаралась н. показываться мне. Иди-иди, мать, не заставляй мои глаза наполняться слезами. Мне еще работать надо, а ты вызываешь в груди щемящее чувство вины перед матерью, которое всегда появляется, даже если ты не чувствуешь за собой никакой вины. Так уж устроен человек: какую бы славу ни принес он р. дине, каких бы успехов ни добился, кем бы ни стал, а перед матерью он всегда чувствует долг, ибо всегда видит в ее глазах тоску и боязнь за себя.