Испытание на верность<br />(Роман)

Энергичным вмешательством ему удалось навести относительный порядок в соединениях Толкунова и создать видимость обороны на линии Ржев — Старица; способствовало этому наличие такого естественного рубежа, как Волга, через которую противник пока не делал попыток перешагнуть. Видимость, потому что противник удерживал небольшой плацдарм на левом берегу в излучине Волги близ Зубцова — следствие самовольного оставления боевого участка Толкуновым, — и если еще не наступал, так потому, что не имел пока нужных для этого сил. Танки его прорвались далеко вперед, а пехота была занята под Вязьмой ликвидацией окруженной группировки генерала Болдина.

Успехи противника хоть и были велики, но не все шло у него гладко. Так, гитлеровцы предполагали, что с окруженной в Вязьме группировкой справится пехота, но они просчитались: сопротивление окруженных советских армий было настолько серьезным, что задержало здесь и значительную часть танковых сил. Все это путало карты противника: приходилось, вопреки надеждам, ослаблять свою ударную группу. А цели противник ставил перед собой большие: охват Москвы с севера и северо-востока и выход на тылы Северо-Западного фронта.

Конечно, об этих замыслах стало известно позднее, в ходе дальнейших боев, а пока Маслов начал принимать меры по укреплению фронта перед своей армией. В первую очередь необходимо было ликвидировать этот «тет-де-пон» южнее Ржева. Маслов начал подтягивать силы, чтобы сбросить гитлеровцев с плацдарма за Волгу, но ему не дали довести дело до конца.

В связи с угрозой охвата Москвы Калининское направление вставало в ряд важнейших, и Ставка решила выделить войска правого крыла Западного фронта в самостоятельный Калининский фронт. Перед командующим ставилась важнейшая задача — не только отбить у противника город Калинин, но и остановить его на этом рубеже. А чем, какими силами? Кое-что находилось под рукой, в районе Калинина, кое-какие силы выделил Северо-Западный фронт. Все это с ходу было брошено в бой, но сил, чтобы остановить натиск противника, явно недоставало. Приходилось, хочешь не хочешь, снимать дивизии с других участков, еще более ослабляя и без того жидкую оборону перед лицом наступающей немецкой пехотной армии.

Усталая, замаршировавшаяся пехота теряла последнее представление об истинном положении дел на фронте и воспринимала любое передвижение как отступление. «Отступаем, отступаем, отступаем», — вот что думали бойцы и даже командиры.

То, что знал Горелов, не доходило до основной массы войск, глохло, оседало в штабах полков, в батальоне. Если что-то и просачивалось ниже, так в искаженном виде, как слухи, которые никак не способствовали подъёму духа. А разъяснять было некому, да и времени на это не оставалось.

Когда дивизия Горелова достигла города, новый приказ потребовал немедленного сосредоточения где-то за тридцать — сорок километров от Ржева, чтобы там с ходу форсировать Волгу и наступать на Рязаново, резать все коммуникации, питающие танковый клин противника. По силам ли это измученной дивизии, успеет ли она — об этом мало кто задумывался всерьез.

Марш пришлось совершать днем при беспрерывных полетах авиации, с потерями. Все-таки дивизия вышла в указанный район, саперный батальон наладил паромы и плоты для переправы. Новый приказ заставил все бросить и немедленно — опять немедленно! — выходить на Калинин.

Если бы кто взялся проанализировать действия фронта в эти дни, он увидел бы, что они пронизаны нервозностью, торопливостью, в результате чего многочисленные приказы и распоряжения не столько способствовали пользе дела, сколько, наоборот, усугубляли и без того тяжелое положение фронта.

Горелову — исполнителю — казалось, что в штабе фронта все еще не могут отрешиться от шаблонных представлений о войне и продолжают воевать, как где-нибудь в академии на картах: на маневр противника ответить контрманевром, заранее обрекая свои войска на неудачу, потому что забывают: стрелковые соединения могут дать лишь пять километров в час при хороших дорогах, и не дело им соревноваться в скорости и маневренности с танками. Забывали, что если танки сильны огнем и маневром, то, пехота — стойкостью, только дай ей время зарыться как следует в землю, оглядеться, да не гоняй ее с места на место.

Но эти его предположения не соответствовали истине. Видимо, такой вывод он делал потому, что не знал положения дел на фронте, судил о них с высоты командира небольшого соединения. Истина же лежала где-то посередине и заключалась в том, что вновь организованному фронту прямо с ходу приходилось собирать разрозненные силы, группировать их в соответствии с новыми задачами и одновременно формировать собственный штаб, различные отделы и службы, а это отнюдь не просто.

При всем этом главной бедой начального периода войны являлась растерянность перед фактом окружения. Окружение — прием не новый в истории войн, но какая же армия загодя рассчитывает на такой исход сражений! — вот он и приводил командование и штабы в смятение. Они теряли управление, теряли веру в необходимость дальнейшего сопротивления.