Испытание огнем

– В укрытие! – заорал я и сам сбежал в подвал. Мины стали рваться на нашем плацдарме, дивизионные пушки ударили по позициям миномётных батарей, по дивизионным – немецкие пушки, по ним – наша корпусная артиллерия, а к огневым корпусных пушек вылетели «лапотники». Земля заходила ходуном от сотрясений мощных взрывов.

– Они нас с землёй перемешают! – закричал один из подручных Брасеня, но тут же от мощного удара в ухо отлетел к стене.

– Будь мужиком, сдохни достойно, – рявкнул ему бледный Брасень, растирая отбитый кулак.

Самое для меня противное на войне – обстрелы и бомбёжки. Сидишь, трясёшься и гадаешь – твой, не твой. Хуже нет. И ничего сделать не можешь. Это надо пережить. А время при этом так медленно тянется!

Кажется, стихает. Побрёл к выходу.

– К бою!

Немцы полезли сразу со всех сторон. Нас поддерживали огнём с восточного берега, иначе бы не удержались – немцы, как тараканы, кишели в развалинах, упорно лезли на нас. Их поддерживали две самоходки. Эрзацы, наверное, не «штуги» – силуэт высокий, пушка длинная, корпус открытый сверху и сзади. Самоходки вперёд не лезли, издалека долбили, но потом отошли – когда наши накрыли их по наводке старлея Феди. Взрывы легли рядом, я видел. Следующий залп одну бы точно сжёг, но самоходчики не стали рисковать – попятились и скрылись. Они ещё не раз обстреливали нас, но Федя был начеку, и позже одну из самоходок уничтожили прямым попаданием. Вторая больше не показывалась.

Атаку отбили, нас опять обстреляли, фрицы опять полезли. Мы их опять положили, они нас опять обстреляли. И так несколько раз. С каждым разом они ближе и ближе, а нас всё меньше и меньше.

– Ну, что, командир, удержимся? – проорал мне в лицо Брасень, скалясь. Он бегал с опергруппой отгонять фрицев от «школы» – левого дома. На лбу у Брасеня белая полоса чистой кожи, всё остальное лицо в грязи от кирпично-цементной пыли.

– Если они ничего нового не придумают, удержимся!

А они придумали – нанесли мощный удар пехотой меж «школой» и «путейским», прямо на «берлогу» – на мой КП. Взвод сержанта-пулемётчика лёг почти полностью. Отбились гранатами, а потом в рукопашку. Немцев секли с флангов гарнизоны, оставившие первые этажи. Враг усеял трупами весь плацдарм.

Но и это было ещё не всё. Они ударили вдоль набережной, несмотря на плотный огонь с восточного берега, отрезали нас от берега и друг от друга. Мы оказались изолированы в трёх зданиях, но и немцы залегли и попрятались. Пат. Ни мы не можем головы поднять, ни они.

– Только бы они штурмовики не прислали!

Немцы бегут? Сглазил!

– Все вниз! В подвал! Бегом! Воздух!

И этот противный вой сирен! Ненавижу. Бах! Бах-бах! Ба-бах! С потолка сыпется мусор, пыль, летят куски штукатурки. Неужели нас накрыло?! А если выход завалило?! Вот что такое паника.

– А-а-а!!!

Бах! Бу-бух!!!

И звенящая тишина.

– Рота! Встать! Перекличка!

Слышу, как будто в уши ваты напихал, но слышу. Пятнадцать, шестнадцать, восемнадцать! Отозвались даже раненые.

– За мной!

Протискиваюсь в выход – завалило до пояса. Нашего здания больше нет. Стоят клыки полуобвалившихся стен, всё тонет в пыли.

– Цепью! В атаку! Ура!

Бегу в сплошной пыли туда, где был «путейский». Натыкаюсь на бредущего бойца. Наш! Живой, оглушен.

– Прохор!

Дальше пошли оглушенные немцы. Стреляю, прислонив ствол пулемёта к серой груди немца. Кровь брызгает в лицо. Ребята лупят прикладами.

«Путейский» похож на «берлогу» – обломки стен. Левого крыла здания нет, но есть большая воронка. Уцелели перекрытия правой части здания. Там уже сверкает пулемёт. Ему-то видно, он выше пылевого облака.

Бежим к «школе». Её нет. Бомба легла точно. Пробила все перекрытия, взорвалась в подвале. Никто не выживет. Тут, на обломках, встречаем немцев. Вернее, обрушиваемся на них, как селевой поток. А они-то думали, что всё – позиция взята. В короткой, но яростной схватке почти уничтожаем их. Не многие смогли отойти.

Приказываю собрать трофеи и отходить. Тут не удержаться.

Пыль осела. Увидел солнце. Уже клонится к закату. Нет, комдив, не удержусь я. Некем удерживать.

– Брасень!

– Тут!

– Путеец там держится. Подкинь ему хавчика, воды и боеприпасов.

– Есть!

Брасень стал чёток по-военному. Без этих своих блатных закидонов.

– Выставить боевое охранение. Занять оборону!

Спустился в подвал. Прохор, похудевший, почерневший, повернулся ко мне. Я обратился к раненым:

– Если враг пойдёт в атаку, мы не удержимся. Некем удерживаться. Подумайте, что они с вами сделают. Кто сможет стрелять, предлагаю подороже продать свои жизни.

Все, кто был в сознании, подняли руки. Кто мог идти, сам шёл, неходячих отнесли на позиции.

Вернулся Брасень.

– Что там?

– Пять человек. Все ранены. Три пулемёта. Все лежат на гранатах.

– Гвозди бы из таких людей делать! Брасень, раздай спирт, что остался. Это, ребята, и есть наш последний и решительный бой! Для меня честь узнать вас, воевать рядом с вами!

– Спасибо, командир!

– Федя, как там связь?

– Есть пока.

Федя ранен в голову – осколок снял ему часть скальпа. Один связист убит, второй контужен – из ушей кровь течёт. Берёг их, берёг, а не уберёг.

– Федь, а сколько времени?