Испытание огнем. Лучший роман о летчиках-штурмовиках

О чем может думать человек, знающий, что через несколько минут ему нужно будет взлететь и идти за сотню километров в тыл к врагу?… Мысль Матвея причудливо вновь и вновь проявляла события прошлых вылетов. Всплывали из закромов памяти и ошибки, и успехи. Неожиданно мелькали картинки детства, и сменяли их возможные варианты боя и собственной гибели… Ожидание перед боем всегда противоречиво. В голове боролись желание и боязнь, самосохранение и ненависть, уверенность и сомнение. Ожидание наедине со своими мыслями было утомительно.

И кто-то не выдержал. Тихо и неуверенно, для всех неожиданно, в пропахшей керосином, табаком, людьми и сеном темноте прозвучало тягуче-напевное:

На рейде большом легла тишина,
И море окутал туман…

Осипов глубоко вздохнул, кашлянул, душа его отозвалась на раздумье запевшего. И уже два, потом три голоса:

А берег родной ласкает волна,
И тихо доносит баян.

Всем стало легче. Одиночество было изгнано из темноты. Появился общий смысл ожидания, одинаковая его эмоциональная окраска. Теперь уже силой музыки и слов все объединились в едином хоре:

Прощай, любимый город,
Уходим завтра в море,
И ранней порой
Мелькнет за кормой
Знакомый платок голубой.

Запевающий с появившейся артистической искоркой выводил второй куплет. Ему дружно подпевали, но Матвей уже не пел и не вслушивался в музыку. Она уплывала от него вдаль и слышалась приглушенной. Ее отодвигала захватившая его мысли по-новому понятая сила слов о «…дружбе большой, о службе…».

«На самом деле, — подумал он, — большая дружба помогает службе, выручает в бою. Человек без друзей что перекати-поле, кустарь-одиночка, эгоист».

Теперь уже слова «прощай, любимый город» не звучали для него обреченно. В них было прощание не навсегда, а на время, по необходимости, потому что без похода, без полета не может идти служба, не может делаться дело.

Забрезжил рассвет. Бездонная чернота неба сменилась мутноватой серостью, растворив в ранней неопределенности звезды. Невидимый еще солнечный свет, отразившись от неба, упал на землю. Стали проглядываться возвышения соседних капониров и самолеты в них. Аэродром наполнился ревом и искрящимся мерцанием выхлопов пламени авиационных моторов. Какое-то мгновение — и напряженная неподвижность вытолкнула из капониров «илы»: Русанов повел полк на взлет…

Когда пыльное марево нагретого работающими моторами воздуха проглотило впереди взлетающую пару, «илы» Осипова и Борубая начали разбег навстречу взлетным кострам, указывающим не только направление, но и конец аэродрома. Осипов не торопился поднимать тяжело груженную машину в небо и, только убедившись, что скорости уже достаточно, оторвал ее от земли. Впереди было видно плохо. Невидимое днем пламя выхлопа разогрело патрубки мотора докрасна, и огненные блики на фоне кабины делали иногда стекла непрозрачными. Матвей посмотрел назад — самолет Борубая шел рядом, украшенный огненными ручейками пламени, идущими от мотора.

«Значит, и у меня так Выхлоп видно лучше, чем огни на крыле». И выключил АНО[16].

Впереди и выше их полета на все больше краснеющей плоскости неба самолеты ему виделись черными силуэтами. Железные птицы, подняв правые крылья вверх, закручивались в дугу сбора. Прошло несколько минут, и в воздухе из «илов»-одиночек вырос плотный сгусток крылатого железа, начиненного смертоносным грузом бомб, ощетинившегося пушками, пулеметами и реактивными снарядами, объединенного волей командира.

Русанов закончил разворот, оставив у летчиков за спиной нарождающийся день. Идущий от далекого горизонта свет осветил штурмовики снизу, отчего в предрассветном небе их крылья засверкали благородным блеском серебра. С аэродрома летящие самолеты казались стайками ласточек, легких и беззаботных, собравшихся вместе для того, чтобы порезвиться в лучах восходящего солнца. Парадная стройность, видимая яркость групп пробуждала в сердцах техников гордость и ощущение весенней радости, вселяла в них надежду на успех полета. И в этот момент, наверное, никто не вспомнил, что летчики пошли догонять ночь, а впереди их ждет бой.

Все больше светлевшее небо догоняло группу. День в небе наступает раньше, чем утро на земле. Осипову казалось, что жило только небо, наполненное «илами» и «яками» сопровождения, гул мотора своего самолета и полная тишина в наушниках создавали иллюзию бесшумности полета остальных машин и еще больше «отдаляли» от него невидимую землю.

Ему, идущему последней парой, были хорошо видны все самолеты полка и истребители, державшиеся ближе к темной стороне неба.

«Молодцы, «ястребки», — подумал Матвей, — летчики идут в темноту от «илов» не случайно, а чтобы смотреть на штурмовиков как бы из темной комнаты. Так больше шансов перехватить немецких истребителей, если они появятся до подхода к «илам».