Испытание огнем. Лучший роман о летчиках-штурмовиках

Левая рука не действует. Пришлось мотору давать полные обороты правой рукой. Только бросил ручку управления — и машина начала крениться. Сектор оборотов впереди, а обороты не увеличились. Что с мотором, понять было уже нельзя. В кабине ни одного целого прибора — все разбито попавшей в кабину очередью. Еще несколько атак немцев прошли для экипажа благополучно. Удалось от огня маневрировать. А потом, совсем неожиданно для Матвея, немцы прекратили огонь. Пристроились к самолету с двух сторон и стали рассматривать самолет и людей в нем.

Василий заговорил. В голосе были боль и радость жизни:

— Командир! Один ушел. Может, и тому от нас попало? А у этих, видать, снаряды кончились. Ждут, когда упадем. Давай терпи, сколько можешь.

Мотор самолета все тарахтел, но не останавливался и не горел. Теперь Осипов уже знал, что он не остановится, пока есть бензин. Перебиты где-то провода от магнето к свечам двух-трех цилиндров.

Так и шли. Если не присмотреться внимательно, то издалека можно было эту группу принять за дружное звено самолетов, спокойно идущее к себе на аэродром.

У Матвея кружилась голова. Немецкие самолеты и земля то казались яркими, то расплывались. Появилась боль. Силы уходили вместе с кровью. Хотелось закрыть глаза и полежать. Но закрывать нельзя — это смерть. Самолет шел в двадцати-тридцати метрах от земли. Надо было терпеть, пока уйдут немцы, ждать, чтобы лишить их торжества победы. Правый истребитель, качнув крылом, пошел вправо вверх. Левый — за ним. Спросил штурмана:

— Ушли?

— Нет. Заходят на атаку. Или хотят попутать, или добить. Давай правый разворот. Хорошо. Выходят из атаки без стрельбы. Ушли.

Осипов решил садиться на вынужденную поближе к населенному пункту и сказал штурману, чтобы тот валился с сиденья на пол кабины. Иначе при посадке о турель голову разобьет. Слышно было, как Василий упал вниз и застонал. Можно было садиться. Впереди пшеничное поле, столбов и дорог не видно. Сейчас шасси и посадочные закрылки самолету не нужны. От них может быть только хуже. Все разбито. Будешь выпускать, а они побиты. Тогда дело будет совсем дрянь. Выключил мотор и пошел на посадку. Первую свою посадку вне аэродрома на фюзеляж. Но последнюю ли?

Когда самолет коснулся земли, ручка управления стала уже не нужна, и, бросив ее, Матвей уперся здоровой рукой в передний борт кабины, чтобы не разбить голову о прицел или приборную доску, если лопнут привязные ремни.

Самолет полз животом по земле. Через кабину летели земля и пшеница. Скрежет, треск. Над местом посадки поднялось пыльное облако. Наконец самолет остановился. Стало тихо:

— Вася, живой?

Но ответа не последовало.

«Неужели чем-нибудь придавило?» — подумал Матвей.

Но в это время «задняя кабина» чихнула, и Василий ответил:

— Живой. Только сразу ответить не мог. Полная кабина и рот земли. Тут не продохнешь. Давай будем выползать, пока ползается.

Штурман и летчик сами сразу выбраться из самолета не смогли. Быстро нарастали боль и слабость. А они сидели и думали, как быть? Тихонько переговаривались, вырабатывая план. Как выбраться штурману? Нижний люк прижат землей, а вверх, через турель, без ног не вылезешь. Летчик с одной здоровой рукой и ногой, конечно, мог приподняться из кабины и через разбитый фонарь вывалиться на крыло, но это тоже был не лучший вариант.

Из населенного пункта бежали люди. Бежать им было с километр. Кое у кого в руках колья — тоже оружие.

Прибежали вначале, как всегда, мальчишки лет десяти-двенадцати, а потом уж и взрослые. Вначале вытащили из кабины летчика. Его было видно, а потом по его командам извлекли из самолета и штурмана. На перевязки ран бинтов в самолетной аптечке не хватило, поэтому заканчивать их пришлось нижними рубашками собравшихся.

Когда первая помощь пострадавшим была уже оказана, Осипов спросил у собравшихся: «Далеко ли отсюда до ближайшего аэродрома?» В ответ ему несколько голосов сразу сказало: «Да тут недалеко, километров десять, есть аэродром, на котором летают такие же летаки».

Подошла подвода. Осипов решил сразу ехать на аэродром. В телеге было наложено сено. На нем было лежать мягко, пахло сенокосом и нежным ароматом подсыхающей травы. Запах был чистый, без всякой примеси затхлости и залежалости. Такой вкусный и нежный запах мог исходить только от трав, взятых непосредственно с покоса. Ехать было тряско, но не очень больно: травяная перина хорошо поглощала удары на ухабах, а острота боли начала проходить.

— Когда говорили, что к ране и боли быстро привыкаешь, не верил. А правду говорили, без хвастовства. Сложная машина — человек. Оказывается, даже к боли можно привыкнуть.

— По мне, так лучше не привыкать.

Лежали молча, закрыв глаза. Разговаривать больше ни о чем не хотелось. Знобило.