Испытание Ричарда Феверела

У мальчишек существуют свои законы чести и свой рыцарский кодекс; он нигде не записан, ему не обучают ни в каких школах, он всем понятен без слов, и те, кто правдив и предан, неукоснительно ему следуют. Не надо забывать, что это существа, которых цивилизация никак не коснулась. Поэтому не пойти за вожаком, куда бы он ни нашел нужным вас повести, увильнуть от участия в предприятии оттого только, что неизвестно, к чему оно приведет и которое причиняет пока что одни только неприятности, бросить товарища в пути и вернуться домой без него – все это поступки, на которые мальчик храбрый никогда не способен пойти, в какую бы беду его это ни вовлекало. Лучше уж в беду, лишь бы собственная совесть не осудила тебя потом как труса и подлеца. Есть, однако, и такие, что ведут себя достаточно смело, и собственная совесть их нисколько не мучит, ее восполняют взгляды и слова товарищей. Делают они все с таким же неотступным и даже с еще более назойливым упорством, как и те, кто слушает свой внутренний голос, и, если само испытание не слишком уж сурово и тяжко, в конечном итоге все сводится к тому же. Вожак может вполне положиться на своего подручного: товарищ его поклялся, что будет ему служить верой и правдой. Мастер Риптон Томсон был поистине предан своему другу. Мысль о том, чтобы покинуть его и вернуться домой, никак не могла прийти ему в голову, при том, что положение его действительно было отчаянным, а означенный друг вел себя как умалишенный. Он несколько раз напоминал ему, что они опоздают к обеду. Ричард не шевельнулся. Обед для него ровно ничего не значил. И он преспокойно лежал, пощипывая траву, гладя морду своего старого пса, и, казалось, был не в состоянии даже вообразить, что такое голод. Риптон прошелся несколько раз взад и вперед и в конце концов растянулся сам рядом с погруженным в молчание другом, решив разделить с ним его участь.

И вот судьба, которая иногда помогает делу, послала на закате отменный ливень; это он заставил двух путников укрыться за изгородью возле того места, где расположились мальчики. Один из них был бродячий жестянщик; он сразу же раскрыл порыжевший зонтик и закурил трубку. Другой был дородный поселянин, у которого не было ни зонтика, ни трубки. Они поздоровались с мальчиками кивком головы и тут же завели между собой разговор о погоде, о происшедших в ней за день переменах и о том, как все это повлияло на их дела и в какой степени им удалось что-то предвидеть. Оба они, оказывается, предсказывали, что к ночи непременно будет дождь, и оба с удовлетворением отмечали, что так оно и случилось. Это было монотонное, перемежавшееся паузами гудение, которое, казалось, вторило стоявшему в воздухе приглушенному гулу. От погоды собеседники перешли к благодетельному действию табака; они говорили о том, что табак – и друг, и утешитель, и успокоение, и опора, что с ним человек ложится вечером спать и утром тянется к нему, едва откроет глаза.

– Лучше любой жены! – хихикнул жестянщик. – Трубка не станет тебе за все выговаривать. Она не зануда.

– Точно, – подхватил другой, – трубка не станет у тебя все карманы вытрясать по субботам.

– На, затянись, – сказал разомлевший от удовольствия жестянщик, протягивая свою прокопченную глиняную трубку. Пахарь взял у него из рук кисет и, насыпав в трубку табак, принялся расточать ей новые похвалы.

– Пенни в день, а радости-то сколько! Больше, чем от жены. Ха-ха!

– Главное, что ничего не стоит ее и побоку, коли хочешь и когда хочешь, – добавил жестянщик.

– Как пить дать! – поддержал его пахарь. – Только сам с ней не захочешь расстаться. Почитай, совсем другое это дело. Трубка, говорю.

– А еще вот что, – продолжал жестянщик в полном единодушии с ним, – после-то ведь никогда не пожалеешь.

– Что правда, то правда! И к тому же, – тут пахарь прищурился, – подешевле обходится, она и половины того не съест, трубка-то.

Тут наш пахарь поднял обе руки в подтверждение главного довода, с которым жестянщик, разумеется, согласился, после чего, завершив обсуждение столь серьезного вопроса и высказав по этому поводу все, что надлежало высказать, оба какое-то время молча курили под мерный шум продолжавшегося дождя.

Наблюдая их сквозь кусты шиповника, Риптон немного отвлекся от мучивших его мыслей. Он увидел, что жестянщик гладит белую кошку и то и дело обращается к ней как к человеку, словно испрашивая ее мнения или прося ее что-то подтвердить; мальчику это показалось забавным. Пахарь вытянулся во всю длину; по башмакам его хлестал дождь; голову он уткнул в сваленные в кучу кастрюли и в глубокой задумчивости курил. Казалось, что серые клубы дыма, попеременно вырывающиеся из их ртов, мерно отсчитывают минуты.

Жестянщик первым возобновил прерванный разговор.

– Худые времена! – произнес он.

– Да уж хуже некуда, – согласился пахарь.

– Ничего, все образуется, – изрек жестянщик. – Нечего бога гневить. Сдается мне, что в свете так все ладно выходит. Хожу вот я по округе. Дело мое такое. А на днях вот привелось и в Ньюкасл попасть!

– За углем, что ли? – протянул пахарь.