Испытание Ричарда Феверела

– Если та, что стала его женой, – сказал баронет, – действительно такова, как вы ее описали, я не разделяю ваших страхов. Я слишком высокого мнения о нем. Если она действительно воодушевила его на этот освященный церковью брак, то этого быть не может. Я слишком высокого мнения о нем.

Леди Блендиш настаивала на одном.

– Пригласите ее к себе, – сказала она, – позовите ее к себе в Рейнем, пусть она поживет там с вами. Признайте ее. Ведь не что иное, как размолвка с вами и охватившие его сомнения толкают его на необузданные поступки. Признаюсь, я ведь надеялась, что он поехал к ней. Но, как видно, это не так. Если только она приедет к вам, он будет знать, как ему поступить. Вы согласны?

Известно, что ученые люди всегда бывают медлительны в своих поступках. Предложение, высказанное леди Блендиш, было слишком стремительным для сэра Остина. Женщины, будучи натурами более порывистыми, не представляют себе, что значит ученость.

Говорил он высокомерно. В душе он чувствовал себя оскорбленным тем, что его просят сделать что-то еще, когда он и так заставил себя столько всего сделать.

Прошел месяц, и Ричард появился на сцене.

Отец и сын встретились совсем не так, как того хотел сэр Остин и как он об этом мечтал, живя в Уэльских горах.

Ричард почтительно пожал отцу руку и осведомился о его здоровье, проявив при этом ровно столько участия, сколько в светском обществе принято проявлять при встрече. После этого он сказал отцу:

– В ваше отсутствие, сэр, я позволил себе, не испросив на то вашего согласия, сделать нечто такое, что касается вас в большей степени, чем меня. Я принялся разыскивать мою мать, и когда нашел ее, взял на себя заботы о ней. Надеюсь, вы не сочтете поступок мой неправомерным. Я поступил так, как нашел нужным.

– Ты в таком возрасте, Ричард, – ответил сэр Остин, – когда люди в подобных случаях принимают решения самостоятельно. Я только хотел бы предостеречь тебя от самообмана: не думай, будто, поступая так, ты принимал в расчет кого-нибудь, кроме себя.

– Я не думаю, сэр, – ответил Ричард; на этом и закончился их разговор. Обоим им были отвратительны всякого рода излияния чувств, и в этом отношении оба были удовлетворены; однако баронет, как любящий отец, надеялся и хотел услышать в голосе сына нотки затаенного волнения и радости; ничего этого не было и в помине. Юноша даже не заглянул отцу в глаза; если случайно взгляды их и встречались, то Ричард смотрел на него вызывающе холодно. Во всем облике его ощущалась заметная перемена.

«Опрометчивая женитьба изменила его», – подумал великий знаток науки жизни, что означало: изменила к худшему.

Размышления продолжались:

«Я вижу в нем отчаявшуюся во всем зрелость стремительно развившейся натуры; и если бы не моя вера в то, что благие дела никогда не пропадают втуне, что бы я стал думать о труде всей моей жизни? Может быть, они пропадут для меня! Пропадут для него! Но, может статься, они проявят себя в его детях».

По всей видимости, философ находил удовлетворение в мыслях о том, что он, может быть, облагодетельствует предполагаемых потомков; однако для сэра Остина это была горестная надежда. Горечью отзывалась нанесенная его сердцу обида.

Один маленький эпизод говорил, правда, в пользу Ричарда. В то время, когда он пропадал неизвестно где, в гостиницу явилась некая бедная женщина. Баронет виделся с нею, и она рассказала ему историю, которая помогла разглядеть в характере Ричарда черты истинного христианина. Но этим сэр Остин мог удовлетвориться лишь как отец; как ученому ему это нисколько не льстило. Сын его, Феверел, и не мог вести себя иначе. И он вплотную занялся изучением сына.

Он не замечал, однако, в нем ничего, что могло бы пролить хоть какой-нибудь свет на все то, что происходило в душе его сына. Ричард ел и пил, шутил и смеялся. Как правило, он упреждал Адриена, требуя еще одну бутылку вина. Он с легкостью говорил о повседневных делах; веселость его никак нельзя было назвать напускной. Однако во всех его поступках не было той окрыленности, какая бывает в юные годы, когда все еще впереди. Сэр Остин обратил на это внимание. Может быть, это происходило от беспечности и еще не угомонившейся крови – никто бы ведь не подумал, что его обременяют какие-то заботы. Нашему ученому не приходило в голову, что Ричард, как и сам он, мог научиться играть роль и носить маску. В натурах мертвых – иначе говоря, в людях, которые не были постоянно настороже, он умел разбираться и рассекать их на части. Очень редко ведь выдается возможность изучить строение существа живого, и люди науки хорошо это знают.