Испытание Ричарда Феверела

И теперь, когда он от одного настроения переходил к другому, честолюбие направило его на такое поприще, где Ралф осилить его уже не мог, туда, где носительница шляпы становилась существом бесплотным, воцарялась над ним в вышине. Уязвленная гордость мальчика не раз еще будет наталкивать его на заложенные в глубинах его души сокровенные силы. Ричард порвал с товарищами, как с покорными, так и с противившимися ему, и замкнулся в себе – там, где в его владении были необъяснимые царства, где служанкой его была красота, а наставницею – история, где седое Время перебирало струны арфы и где его нареченной была поэзия; там он расхаживал по державе, ширью и роскошью своей превосходившей великие державы Востока; там его окружали прославившие себя в веках герои. Ибо никакие сказочные богатства, никакое величайшее наследство не могут сравниться с сокровищами, какими мы все бываем наделены в юности, когда кипящая кровь воспламеняет наше воображение и мир видится сквозь цветной туман безымянных и беспредметных желаний; когда мы томимся по счастью, и это счастье приходит; когда каждый пейзаж, открывшийся на повороте пути, каждый доносящийся до нас звук несут в себе особое очарование и становятся ключом к безграничному просветленному наслаждению. Страсти тогда – всего-навсего резвящиеся звереныши; они не успели еще превратиться в прожорливого хищника. У них, правда, уже есть зубы и когти, но они еще не научились вгрызаться в свою добычу и раздирать ее в клочья. Они пока еще послушны пробуждающемуся уму и чуткому сердцу. Вся эта сладостная гармония сродни музыке.

Замысел сэра Остина предусматривал, что в душе его сына должны произойти известные перемены, и то, что в нем проявлялось сейчас, было близко к задуманному. Краска смущения на лице, его долгие ночные бдения, тяготение к одиночеству, его рассеянность, его задумчивый, однако отнюдь не грустный вид – все это наполняло радостью сердце отца, стремившегося предугадать каждый его шаг.

– Ведь причиной тому, – сказал он жившему в Лоберне доктору Клиффорду, выслушав медицинское заключение, заверявшее, что мальчик совершенно здоров, – ведь причиной тому его на редкость крепкий организм, у него здоровое тело, возвышенная душа; они не толкают друг друга вниз; напротив, по мере того как он мужает, то и другое стремит его к совершенству. Если к наступлению зрелости он останется чист, сохранив всю полноту заложенных у него природой сил, я действительно смогу назвать себя счастливым отцом! Но одним он все-таки будет обязан мне: тем, что в некую пору своей жизни он вкусил райское блаженство и сумел прочесть здесь, на земле, слова, начертанные Всевышним! А вот что сказать о тех мерзких существах, которых вы называете преждевременно развившимися мальчиками, обо всех этих маленьких чудовищах, доктор? Можно ли после этого удивляться, что мир стал тем, чем он есть, если их развелось так много? Ведь если им некогда оглянуться назад, на прожитую жизнь, если на их долю не достается этих светлых минут, то скажите, откуда им взять веру в невинность и доброту, как им не стать себялюбцами, исчадиями ада? А вот для моего мальчика, – тут голос баронета дрогнул и сделался тихим и задушевным, – для моего мальчика, даже если его ждет падение, это будет падение с высот, где лежат снега и воздух чист. Сомневаться насчет него не приходится. В какую бы тьму ему ни привелось погрузиться, память станет ему путеводной звездой. И свет ее не даст ему заблудиться.

Болтать о пустяках, или о поэзии, или – избрав нечто среднее между тем и другим – глубоко и проникновенно возвещать свое несогласие с общепринятым мнением с такою категоричностью, что собеседник примет это едва ли не за душевное прозрение, – это особый дар, с помощью которого маньяки, убедив прежде всего себя самих, умудряются повлиять на ближних своих, а через них одержать победу над доброй половиной всего человечества, обратив ее на благо или во зло. У сэра Остина дар этот был. Говорил он так, как будто видел перед собою истину, и так долго и упорно отстаивал свою убежденность, что тот, кто не понимал сути сказанного им, все равно проникался верой в его правоту, а тому же, кто понимал, оставалось только молчать.

«Что ж, посмотрим», – к этому сводились доводы доктора Клиффорда и других скептически настроенных людей.

До сих пор, разумеется, проводимый им опыт был увенчан удачей. Мальчик был на редкость хорошо воспитан, и храбр, и добросердечен. Он свято исполнял однажды данное слово. К тому же, хотя корабль стоял сейчас на рейде и пока еще не был испытан в открытом море буйством стихий, некий пробный путь он все же проделал и выдержал натиск бури, свидетельством чему была разыгравшаяся в Рейнеме Бейквелская комедия. Она предвещала исполнение самых высоких надежд. В самом деле, до чего жестокой должна быть судьба, до чего суровым – испытание, до чего мрачным – предназначение, чтобы испортить такую радостную весну! Впрочем, как ни радостна она была, баронет не позволял себе ни на минуту ослабить свою бдительную опеку.