Испытание Ричарда Феверела

– Вы что же, – сэр Остин по-прежнему пронзал собеседника испытующим взглядом, – вы что же, полагаетесь на свою всесильную интуицию; выходит, ваша бдительность основана на таком доскональном знакомстве с его характером, на таком совершенном знании строя его души, что все ее движения – даже самые неожиданные – вы можете не только предугадать, но и предопределить?

Объяснение это было, пожалуй, чересчур длинным, чтобы старый адвокат решился попросить повторить его еще раз. Непрерывно моргая, с мучительной досадой человека, который плохо слышит, мистер Томсон, однако, учтиво улыбнулся, примиряюще закашлял и сказал, что, пожалуй, не решился бы все это утверждать, хотя, на его счастье, он знает, что в школе Риптон был примерным учеником.

– Я вижу, – язвительно заметил сэр Остин, принимая более непринужденную позу и уже не так сурово на него глядя, – что есть отцы, которым достаточно того, что сыновья их просто повинуются. Что до меня, то я требую от моего сына не только, чтобы он меня слушался; я хотел бы, чтобы у него не возникало самого побуждения перечить моим желаниям, чтобы мой голос звучал в его сердце более властно, нежели его собственный, до тех пор, пока он не развился и не созрел – настанет время, когда моя миссия будет окончена, и он сам станет сполна отвечать за свои поступки. Человек – это самодействующий механизм. Он не может перестать быть механизмом; однако, несмотря на то, что он действует самостоятельно, он все же может потерять власть над собой и, направив жизненные силы свои по неправильному пути, обречь себя на верную гибель. Пока он молод, организм его, созревая, ежедневно проходит по все тому же механическому кругу, и пока это так, все ангелы-хранители потребуются, чтобы он рос здоровым и порядочным и пригодным для исполнения всех тех механических обязанностей, какие выпадут ему на долю…

Мистер Томсон тревожно зашевелил бровями. Он был окончательно сбит с толку. Он слишком ценил земельные угодья сэра Остина, чтобы хоть на мгновение поверить, что владелец их несет сущую чепуху. Но как же тогда объяснить, что его высокочтимый клиент говорит вещи, совершенно для него непонятные? Редко бывает, чтобы господину уже в годах, привыкшему давать людям советы и улаживать чужие дела, приходилось сомневаться в том, что он мыслит здраво; поэтому у мистера Томсона и не возникало на этот счет никаких сомнений. Однако то обстоятельство, что баронет собственной персоной явился к нему и снизошел до того, чтобы говорить с ним о столь близком его сердцу предмете, должно быть, все же оказало на него неотразимое действие, и он быстро решил это непонятное дело в пользу обеих сторон, в душе допуская, что у его клиента имеется собственный взгляд на вещи, и коль скоро мысли его столь глубоки и столь изысканны, то неудивительно, что не так-то легко найти подходящие слова для того, чтобы их выразить.

Сэр Остин продолжал развивать собственную теорию Организма и Механизма в назидание своему адвокату. Когда он еще раз употребил слово «здоровый», мистер Томсон прервал его:

– Я понял вашу мысль! Да, я с вами согласен, мистер Остин! Целиком и полностью! Позвольте мне позвать сюда моего сына Риптона. Мне кажется, что если вы соизволите проверить его, вы признаете, что правильный режим и чтение одних только книг по юриспруденции – ибо все прочие книги читать ему строго запрещено – сделали его как раз примером того, о чем вы только что говорили.

Мистер Томсон собирался уже позвонить слуге. Сэр Остин остановил его.

– Позвольте мне взглянуть на вашего сына в то время, когда он занимается, – попросил он.

Наш старый знакомый Риптон сидел в отдельной комнате вместе с облеченным доверием клерком, мистером Бизли, старейшим из клерков; старик этот сам успел превратиться в подобие документа, который уже подписали и запечатали и очень скоро пошлют; он требовал от своего ученика и коллеги только одного – гробового молчания, и каждый вечер, докладывая отцу об успехах сына, неизменно хвалил его за те дни, когда пресловутое правило строго соблюдалось, нимало не заботясь и даже не думая – ибо этому старому сухарю не пришло бы и в голову подумать, – какие чары погрузили подвижного юношу на целых шесть часов в гробовое молчание. Предполагалось, что Риптон штудирует Блэкстона[43]. Фолиант этого классического комментатора юридических текстов лежал снаружи на парте, а под приподнятой ее крышкой нашла себе прибежище голова нашего прилежного студента, и тем самым юриспруденция была приведена в прямое соприкосновение с его черепною коробкой. Дверь в комнату открылась, но сидевший ничего не услышал; его окликнули – он продолжал оставаться недвижимым. Следуя особой методе в изучении Блэкстона, он, очевидно, был увлечен этим автором и читал его, как читают роман.

– Должно быть, сличает комментарий, – прошептал мистер Томсон, – вот это и значит по-настоящему изучать предмет.

Облеченный доверием клерк поднялся и подобострастно поклонился вошедшим.

– И это он каждый день так старателен, Бизли? – спросил мистер Томсон, явно гордясь своим сыном.