Испытание Ричарда Феверела

Оставалось всего трое суток до дня рождения Ричарда, и, хотя преданный слуга его молчал, увидав замученную лошадь и узнав о странной выходке молодого господина, гнавшего ее всю ночь, обитатели Рейнема были готовы еще к одному злосчастному торжеству; предрекавшие же неудачу испытывали при этом печальное удовлетворение. Сэру Остину предстояло потребовать от сына исполнения неприятной обязанности: речь шла о том, чтобы тот попросил прощения у Бенсона и тем самым смыл кровь, несправедливо пролитую им, когда он вырезал себе фунт мяса Грузному Бенсону было велено приготовить себя к просьбе о прощении, и он уже мысленно прикидывал, какое скорбное смирение он должен будет напустить на себя перед этою встречей. Однако, пока сын его пребывал в смятении, сэр Остин вдруг передумал: он решил, что тот вряд ли способен оценить весь благородный смысл такого поступка, и не стал ничего от него требовать, меж тем как грузный Бенсон, приняв важный вид, стоял и стоял, ожидая его, то в дверях, то у ступенек лестницы в виде динозавра-кариатиды; оттуда он всегда мог первым шагнуть навстречу наследнику Рейнема, но Ричард преспокойно прошел мимо него, как и вообще мимо всех, опустив голову и механически передвигая ноги так, как будто то были некие случайно доставшиеся ему инструменты, назначение которых ему неизвестно. Для Бенсона, который слепо верил своему господину, это было ударом: философское объяснение сего поведения нисколько его не утешило. «В натуре сильной и сложной, – гласило оно, – доброе начало произрастает медленнее, нежели в какой-либо иной, и не следует делать попыток искусственно этот рост ускорить». Бенсону важнее всего было восторжествовать над обидчиком. Он готов был простить его, как и следовало бы христианину, но он хотел, чтобы враг сначала пал перед ним на колени. И теперь, хотя его глаза динозавра видели в доме больше, чем глаза всех остальных его обитателей вместе взятых, и видели также, что Том и его господин затевают нечто такое, что должно было вывести из равновесия Систему, Бенсон, коль скоро он не получил возмещения понесенных потерь и ему не хотелось безвозмездно подвергать себя новым опасностям, предпочитал молчать.

Сэр Остин частично догадывался о том, что творится в сердце его сына, не представляя себе, однако, насколько глубоко закравшееся в него недоверие и насколько сильна охватившая юношу страсть. Он был с ним предупредителен и нежен. Подобно хитрому врачу, которому случилось допустить ошибку в дозировке лекарства, он втайне от всех тщательно продумывал дальнейшие назначения, пребывая в уверенности, что знает лучше всех, что происходит с его больным, и что, кроме него, никто не может ему помочь. Он повелел, чтобы все эти странности в поведении Ричарда прошли незамеченными. За два дня до дня рождения сына он спросил, не будет ли тот возражать, если он позовет гостей.

– Приглашайте кого хотите, сэр, – ответил Ричард.

Начались приготовления к торжеству.

В канун своего дня рождения он обедал вместе со всеми. Приехавшая в тот день леди Блендиш с покаянным видом села по правую сторону от него. Гиппиас прогнозировал, что к утру у него расстроится желудок. Восемнадцатое Столетие утверждала, что до следующего дня рождения Ричарда ей уже не дожить. Адриен выпил по случаю того, что уже два года исполняет обязанности наставника, а Алджернон просматривал список лобернских силачей, которым наутро предстоит драться с силачами Берсли. Сэр Остин прислушивался ко всем, вставляя иногда несколько слов, внимание же его целиком было устремлено на сына. Для того чтобы понравиться также и леди Блендиш, Адриен отважился на шутки по поводу лондонской миссис Грандисон; шутки были слегка непристойные, но настолько слегка, что было бы непристойностью это заметить.

После обеда Ричард ушел. Выглядел он в этот день как обычно, разве что глаза его блестели каким-то особенным блеском, но баронет всех успокоил, сказав:

– Ничего, ничего! Пройдет.

Он, и Адриен, и леди Блендиш пили чай в библиотеке и засиделись допоздна, обсуждая разные казуистические вопросы, относящиеся главным образом к проблеме запретного плода. Разговор этот очень забавлял мудрого юношу, который получил возможность излагать перед двумя людьми строгих правил ситуации весьма сомнительного свойства и в попытках докопаться до истины незаметно для них самих завести их в такие дебри, где они совсем оробели, так, что боялись даже поднять глаза. Автор афоризмов привел в восторг сердце своей неизменной почитательницы, пусть и ранее сочиненным, но, во всяком случае, обретшим форму только сейчас, изречением, как вдруг все присутствующие обнаружили, что их уже четверо. Грузный Бенсон стоял среди них. Он оправдывался потом, говоря, что стучал и никто не ответил. На лице его можно было прочесть следы удивления и недовольства по случаю того, что в числе сидевших за столом оказался Адриен; следы эти изгладились не сразу, а, исчезнув, уступили место суровому, но вместе с тем и дряблому выражению.

– Ну что, Бенсон? – спросил баронет. – Что там такое?