Испытание смертью или Железный филателист

В старой подшивке газеты «Нью-Йорк таймс» Отто читал, что абсент в свое время стал «пороком прогрессивных женщин с надменным характером наравне с велосипедом и сигаретой». И что молодые француженки страдали циррозом печени чаще остальных потому, что пили абсент неразбавленным. Ведь корсет не позволял пить большими порциями, а до прихода в индустрию моды великой Коко Шанель они каждое утро утягивали тело шнуровкой.

В Алжире, где Отто прожил много лет, давно появились дешевые марки абсента, «спустившиеся» из бокалов богемы в грубые стаканы работяг. Напиток стал доступнее и вреднее.

А в некоторых странах он оказался в десять раз дешевле вина и превратился в настоящий яд, продаваемый в забегаловках без столов и стульев. Врачи говорили о наркотическом воздействии и неадекватном поведении любителей, но «абсентье» смеялись им в лицо.

В начале века швейцарский фермер, упившись абсентом, застрелил всю свою семью. И только после этого больше восьмидесяти тысяч человек подписали властям петицию с просьбой запретить напиток.

Вслед за Швейцарией задумалась Франция. Накануне великой войны 1914 года в палате депутатов прозвучало, что «пьющие пиво тевтонцы истребят пьющих абсент упадочных французов», а на улицах появились плакаты, на которых грудастая немка в остроконечной каске варила абсент «для врагов».

После 1915 года «винное лобби» добилось запрета жидкого наркотика во Франции, в Германии, Бельгии, Италии, Болгарии, США.

Отто любил историю, и, казалось, не было ни одной страны и ни одной детали, которую бы он не положил на полку огромной «библиотеки», уместившейся в его темноволосой бюргерской голове.

— Антонио, ты когда-нибудь пил абсент?

— А что это? — насторожился парень. — Это немецкое вино?

— Это ликер, похожий на вкус на то, что ты принес, только с наркотическими свойствами. Его долго запрещали к производству, а теперь понемногу возвращают в Европу. Абсент пьют в тесных французских ресторанчиках, где все так орут, что почти не слышат друг друга. А там, где он запрещен, подают похожий на него пастис с банановым сиропом или самбуку. — Отто посмотрел рюмку на свет. — В Греции есть узо с таким же анисовым вкусом. А в арабских странах — арак, который становится белым как молоко, если добавить в него льда. Но ваш «Варнелли» не уступает им всем, даже мягче и богаче оттенками.

— Я пил только самбуку. Синьор объехал весь мир! А я не был нигде, кроме нашей дыры и окрестных деревень, — расстроился парень. — Вы, наверное, архитектор или художник, раз учились в школе Данте Алигьери?

— Нет, я езжу по странам и продаю машины и химикаты для химчистки нового поколения — несу людям прогресс! А штаб-квартира нашей компании находится в Риме.

— Ездите по странам?

— Антонио, я бы, как и ты, сидел дома, если бы его не разрушили. Не мотался бы по свету и не засыпал каждый день на гостиничных простынях, — признался Отто. — Но я не могу видеть железобетонную уродину, делящую Берлин на Запад и Восток.

— Там, синьор, настоящая стена?

— Настоящая. И возле нее маленькая нейтральная полоска земли, говорят, ночью на ней танцуют тени погибших перебежчиков…

— Каких перебежчиков? — снова не понял Антонио.

— Представь, что твой Камерино разделили пополам. И на той половине остались родственники, друзья по школе, бывшие клиенты… и когда они пытаются перебежать к тебе, их расстреливают. А они просто не могут смириться с тем, что им больше не принадлежит весь Камерино!

— Бедные люди, я бы тоже не смог так жить, — покачал головой официант.

— Мне пора. Ариведерчи, Антонио! — Отто положил на стол деньги.

— Я всегда на месте, если понадоблюсь, — кивнул Антонио. — Вы меня огорчили историей про немцев, но знайте, теперь у вас в Камерино есть верный друг.

Отто улыбнулся и пожал парню руку. Он любил итальянцев с их детскостью, искренностью, порывистостью, забывчивостью и открытостью. Как говорится, для того, чтобы стать другом на севере, надо спасти человеку жизнь, а на юге достаточно дать прикурить.

Дорогие светлые ботинки Отто утопали в дорожной пыли. Разрушенная церковь медленно приближалась к нему, а он медленно приближался к церкви. На улице было по-прежнему пусто, как бывает днем в маленьких итальянских городках.

Антонио оказался прав, местные устали жить среди остатков былой роскоши. Они ценили уникальные развалины церкви только в той мере, в которой она привлекала кошельки туристов.

Сегодня церковь не интересовала никого, кроме Отто. Он достал из сумки фотоаппарат, сфотографировал ее с разных ракурсов. Зашел внутрь. Мягкая поступь его шагов не разбудила дремавшую у входа пожилую нищенку, отчаявшуюся получить от туристов монетку.

Отто не наведывался в Камерино с тех пор, как закончил школу Данте Алигьери. И с раздражением отметил, как сильно разрушилась церковь за эти годы и что никто не задумывается, насколько еще хватит ее руин, хотя бы для привлечения туристов.

Потом споткнулся, сел на груду обвалившихся кирпичей, снял ботинок и вытряс из него натиравший ногу камушек. А когда выходил, кашлянул. Нищенка открыла глаза и окутала его профессионально слезливым взором.