Испытание страхом

– Нет, тут есть еще что-то, – возразила она. – Дорогу уходящих не я создала, о ней у нас говорят старики, а молодежь посмеивается. И карты… ты ведь знаешь, что для меня карты? Конечно, я старалась узнать про них все. Так вот, изображения Старших Арканов Таро находили в египетских погребальных камерах. Раньше считалось, что это просто иллюстрации к Книге Мертвых, но, когда Кэннон и Хаттон в двадцать втором раскопали второго сфинкса в Гизе, выяснилось, что это не так или не совсем так. Таро, как минимум, существовало за три-четыре тысячи лет до Рождества Христова.

– И что? – спросил я.

– Может, это и не изобретение египтян? – спросила Куинни. – В Анголе, говорят, находили пирамиды более древние, чем в Гизе. А мы не так давно были, если вам Лорд не соврал, в городе намного более старшем, чем любые пирамиды. Что, если карты пришли оттуда?

– Ну, пришли и пришли, – пожал плечами я. – Che cazza? Не понимаю я этого. Мало что там было в прошлом, меня больше интересует настоящее.

– Но магия… – Куинни покосилась на меня, – хорошо, не магия, но какая-то сила из прошлого работает в нашем настоящем. И карты старого брухо…

Тут меня осенила догадка:

– Ага, доисторические магические карты… cara mia, ты мою фичу видела? Я вспомнил, этот фильм назывался «Призрачный гонщик». Карты, может, действительно старые, но явно не доисторические – сомневаюсь, что во времена сфинксов и пирамид были мотоциклы. Особенно «Харлеи» позапрошлогоднего выпуска.

Куинни посмотрела на меня с каким-то упрямством, но вынуждена была признать мою правоту. Мы поговорили еще немного и заснули. Причем я даже не понял, как и когда это произошло.

А это, как я уже знал, верный признак «фазы перехода». Я оказался… кажется, это называется «саванна», если я ничего не путаю. Равнина была глаже многих сицилийских дорог, лишь вдалеке маячил похожий на сломанный зуб одинокий белый утес.

Затем сзади послышалось знакомое, успокаивающее урчание, и рядом со мной затормозил Цезарь со своим призрачным гонщиком.

– Buongiorno, – сказал я, – чем обязан?

– Как будто мне для того, чтобы повидаться с тобой, нужны поводы, – отозвался Цезарь. – Был бы я собакой, вилял бы хвостом всякий раз, когда ты появляешься. Ладно, не буду rompere i coglioni tuoi[18] – хотел тебя немного просветить на предмет того, что говорила Куинни.

– Che culo, и что же ты мне расскажешь? Или лучше так, откуда ты вообще об этом можешь знать?

– От Купера, – сообщил Цезарь. – Но больше от Ириму.

– От Ириму? – переспросил я, как дурак.

– От меня, – сказала Ириму, фича Куинни, выходя из-за Цезаря. Я не заметил, как она появилась. – Мы хотим сказать тебе нечто, что тебе нужно запомнить, но лучше никому не говорить, особенно Куинни.

– Почему? – спросил я.

– Потому, что знание нельзя получить сразу, – сказала Ириму. – Оно как колос в поле. Зерно не сразу дает колос, ему надо прорасти и созреть. Каждый из вас должен сам понять природу своей силы, и некоторые к этому близки. Но у тебя много вопросов, и мы решили тебе помочь.

– Почему именно мне? – удивился я. Внезапно в голову пришла догадка, cazzarolla, не особо приятная. – Я среди ребят самый тупой, да?

– Нет, – ответил Цезарь. – Вы все идете плечо в плечо. Но кто-то должен знать. И мы выбрали тебя, потому что ты самый надежный.

– Самый надежный у нас Фредди, – возразил я. – Но спорить не буду. Мне самому интересно, что у вас там за секрет.

– Все просто, – сказала Ириму. – Цепочка – единое целое, но у каждого из вас есть свое глобальное направление. Мужское начало – активное, движущееся. Женское – постоянное, неподвижное. Без мужского начала невозможно развитие, без женского – невозможно существование.

– Кажется, вы все-таки не по адресу обратились, – заметил я. – Вам следовало бы сказать это Джинну, он у нас самый умный.

– Четыре женщины, – Ириму словно не слышала меня. – Четыре мировых стихии, большие, чем то, что называется стихией. Тень – это Жизнь, Леди Лед – Смерть. Дария – Пространство…

Она коснулась рукавами своей одежды, которую я иначе, как саван, воспринимать не мог, капюшона, и, che cazza, мне стало страшно. Страшней, чем резать себе палец, cazzarolla.

– Сейчас ты сам назовешь мое имя, – сказала она, отбрасывая капюшон. Это была контактная фаза, не сон, но и не явь, и я не смог зажмуриться.

Я увидел Куинни. Она была маленькой девочкой, младенцем, но я узнал ее. И она менялась, становилась старше. Через несколько секунд она такая, какой я знаю ее сейчас; потом старше, еще старше… у нее появляются морщины, первая седина, она стареет, и мне так хочется как-то это остановить. Но я понимаю, что когда-то увижу ее такой – старой, поседевшей, но, che cazza, такой же любимой и родной. А затем ее глаза закрываются, и вот уже передо мной – череп, обтянутый кожей, а я понимаю, что плачу. Вспышка – и я опять вижу ее ребенком, и все начинается вновь.

– Прекратите! – крикнул я. – Nel nome della Beata Vergine Maria, перестаньте!

– Не могу, – ответила Ириму. – Это – моя суть, отражение стихии моей хозяйки. Я – это течение времени, вечный цикл меняющихся эпох…