Испытание верностью

– Мы вместе помолились бы буддам: Шакьямуни – о прощении прошлых грехов, Гуан-инь – о чистоте помыслов в настоящем, Майтрейе – о даровании счастья, любви и потомства в будущем. А потом ты, отец, соединил бы наши руки алой шелковой нитью, окропил головы священной водой и призвал на нас благословение предков…

Дэн-Ку снова кивнул.

– А после церемонии?

– После церемонии был бы свадебный пир. Мы ели бы «суп брачного согласия», мясо птицы луань, рисовые колобки с предсказаниями, плоды личжи… – добросовестно перечисляла Саддха.

– Все верно, – согласился Дэн-Ку, когда она остановилась, чтобы перевести дух и выпить еще молока, – а что было бы после пира?

Саддха непонимающе посмотрела на него.

– Ну, когда вы остались бы вдвоем? – подсказал Дэн-Ку.

95

Саддха опустила голову. Щеки ее заалели.

– Целовались бы… – тихим, едва слышным голосом произнесла она.

– А потом? – Старец был само терпение и деликатность.

– Потом у нас родились бы дети…

– Что, вот так сразу? От поцелуев?

Саддха беспомощно развела руками.

– Вот видишь, – сказал Дэн-Ку, искренне надеясь, что на этом все и закончится, – рано тебе еще замуж…

– Отец!

– Что? Ну что?!

– Так объясни мне!

Впервые за свою долгую жизнь… вернее, за ее жизнь, Дэн-Ку пожалел о том, что дочь совершенно не общалась со сверстниками.

Разумеется, это могло бы привести к возникновению ряда проблем, но отвечать на подобные вопросы ему бы точно не пришлось.

Медленно, осторожно, подбирая слова и используя образы и аналогии, знакомые ей и доступные ее пониманию, он принялся объяснять.

Саддха выслушала его с самым невозмутимым видом.

Когда же Дэн-Ку закончил и откинулся на спинку покрытого мехом каменного кресла, весьма довольный своими педагогическими способностями, она спросила:

– Отец, а для чего ты мне это рассказал? Какое мне дело до того, как все происходит у яков?

Старец тяжело вздохнул и возвел глаза к потолку.

– Взяла бы ты лучше еще варенья…

– Отец!

– Ну…понимаешь… как бы тебе это сказать… в общем, у людей – то же самое.

– О!

– Да.

Прищурившись, Дэн-Ку наблюдал, как на перемазанном вареньем личике Саддхи выражение ужаса и отвращения сменилось удивлением и интересом. Потом ее взгляд, словно магнитом, потащило в сторону выхода из пещеры.

– Нет-нет, – поспешно произнес старец, – они уже улетели, на вертолете!

Саддха, шмыгнув носом, со вздохом допила молоко и доела варенье.

– Короче говоря, рано тебе замуж, – повторил Дэн-Ку. – Поживи-ка еще немного со стариком отцом. Которому как раз сейчас очень захотелось… ну, скажем, персиков.

Саддха кивнула, вылезла из-за стола и, подойдя к ближайшей стене, ткнула в нее пальцем.

Стена мгновенно расступилась.

В проем хлынула волна теплого, пахнувшего травой и цветами, воздуха. В пышно-зеленых зарослях, где сквозил мягкий солнечный свет, щебетали крошечные и яркие, как драгоценности, птицы.

В пещеру влетела крупная золотистая пчела, сделала вокруг старца круг почета, обдав его пыльцой и густым запахом меда, и, не обнаружив ничего для себя интересного, поспешила назад.

Из зеленого проема появилась Саддха, несшая в переднике дюжину свежих, румяных, покрытых росой персиков.

Шамбала закрылась за ее спиной.

– Отец, – сказала Саддха, – я хотела бы выучить немецкий язык. Так, на всякий случай…

– Почему бы и нет? – благодушно отозвался Дэн-Ку, принимаясь за персики. – Начнем прямо сейчас. Для начала тебе надо запомнить одно очень важное выражение: Jedem das Seine.

– И что оно означает?

– Оно означает – каждому свое.

96

Аделаида резко проснулась, словно над ухом запел невидимый трубач.

Всю ночь она провела в размышлениях, а задремала только под утро, и то на несколько минут.

В палате стоял зеленоватый предрассветный сумрак. Гомонили птицы. С улицы в открытое окно тянуло свежестью, и на полу натекла здоровенная лужа.

В коротком предутреннем сне Аделаида увидела своего ребенка. Своего сына.

Он был еще совсем крошка, но уже заметно, что вылитый отец. Овал лица, глаза, нос, губы – все его; даже в строении младенческого тельца, в форме груди, в развороте плеч, в абрисе маленьких кистей с длинными пальчиками уже угадывался Карл. От нее, Аделаиды, малышу достались только темные волосы и белая, как молоко, нежная кожа.

Ребенок смотрел на мать серьезными, как у отца, глазами, то ли темно-синими, то ли серыми, как море в грозу, пристально и испытующе, словно спрашивал: что это ты, мама, собираешься со мной сделать?

Аделаида не выдержала его взгляда и заплакала. Хотела приблизиться к малышу, взять его на руки, прижать к груди – и не смогла пошевельнуться. Все ее тело оказалось будто склеенным, опутанным невидимой, но прочной паутиной.

И где-то здесь находился невидимый паук. Его присутствие ощущалось по натяжению нитей, то сжимавших пойманную Аделаиду, то ослаблявших путы (однако не настолько, чтобы жертва могла пошевелить хотя бы пальцем плотно спеленатых рук), и по состоянию гадливости и страха, который держал ее не менее прочно, чем сама паутина.

Аделаида, сколько себя помнила, до смерти, до тошноты, до головокружения боялась пауков.