Испытание воли. Повесть о Петре Лаврове

Она рассказала, что, после того как с ним рассталась, выполняла все его инструкции, в сумерках зажигала в кабинете свечи и не спала до двух или трех часов ночи — тогда лишь решалась потушить свет. Днем она, как обычно, занималась хозяйством. На третье утро после его побега она крепко спала, часов в восемь проснулась — увидела в комнате исправника и двух жандармов. Как только открыла глаза, они грозно спросили: «Где ваш сын?» Она сумела не растеряться, ответила: «Как где? У себя». И добавила: «Если его нет, значит он вышел. Мой сын не дает мне отчета, куда он уходит». Как ее потом ни допрашивали, ничего не добились.

А потом приехал за ней в Кадников Михаил, внук, и увез ее в Петербург. В Париж удалось выехать не сразу: надо было еще доставать у германского посла в Петербурге пропуск для проезда через Германию, потому что отношения между Германией и Францией резко ухудшились — можно ожидать войны…

Елизавета Карловна была больна, измучена, но все испытания для нее остались позади, она была счастлива тем, что приехала к сыну.

В Париже она не прожила и двух недель. 1 июня тихо скончалась.

Петр Лаврович перенес ее смерть тяжело. Он остро ощутил, сколь многим ей обязан. Обязан воспитанием, нравственными устоями, всем, что от нее унаследовал как сын: характером, выдержкой, волей.

После похорон матери последовали новые хлопоты. Анна не захотела оставаться в квартире, нанятой для нее и для Елизаветы Карловны, пришлось искать другую. Он любил Анну, называл ее «petite Majeste» («маленькое Величество») и в бытовых вопросах всецело ей уступал.

Она по-прежнему жила отдельно. Для себя он снимал дешевую квартирку в мансарде, под крышей, в парижском округе Батиньоль, в проезде Сен-Мишель.

В Париже он рассчитывал зарабатывать на жизнь примерно так же, как в вологодской ссылке, то есть писать статьи по истории мысли, истории науки и культуры, по философии и социологии. И печататься под псевдонимами в России. Ряд готовых статей он оставил в Петербурге, привезя их с собой из Кадникова. Принятые редакцией «Отечественных записок», они печатались теперь одна за другой, почти в каждом номере журнала.

Все же его заработок был слишком ненадежен, чтобы Анна могла на него твердо рассчитывать, поэтому она решила открыть мастерскую искусственных цветов у себя на квартире. Она умела это делать и раньше, для собственного удовольствия, теперь это могло дать какие-то средства к существованию. На дверях ее квартиры написали крупными буквами: «Цветы».

В начале июля приехали в Париж Елена Андреевна Штакеншнейдер и ее мать, остановились в отеле. Приехали не прямо из России, а из Германии — лето проводили в Гейдельберге, но сумели привезти Лаврову некоторые вещи его — те, что он в Петербурге оставил, не смог с собой захватить. Этим добрым женщинам был он от души благодарен.

Стояла прекрасная летняя погода, Лавров нанимал коляску и катал обеих дам по самым красивым улицам Парижа, по его бульварам, старался их развлечь, как умел.

— Хорошо жить в Париже? — спросила Елена Андреевна.

Ему оставалось только с улыбкой подтвердить:

— Хорошо.

— Даже если в него попадешь оттуда, откуда вы попали?

— Даже если попадешь в него из Гейдельберга, откуда попали вы.

— А что если немцы разрушат Париж?

Она спросила так потому, что всеми ожидалась война, об этом писали газеты…

Но ему казалось немыслимым, чтобы немцы могла дойти до Парижа. И когда мать Елены Андреевны спросила, надежны ли парижские укрепления, форты, он засмеялся и сказал:

— Успокойтесь, до Парижа немцы не дойдут.

Его больше беспокоило то, что происходило в России. Беспокоил ожидаемый судебный процесс по делу приверженцев Нечаева. Михаил Негрескул, как ему сообщили, был освобожден из крепости по состоянию здоровья, но ему был назначен — до суда — домашний арест. Письма из России доходили до Лаврова нечасто, писали ему с явными недомолвками.

Елена Андреевна, уезжая из Парижа, захватила с собой его письма в Петербург.

Когда Лавров прибыл в Париж, он первым делом отослал заграничный паспорт доктора Веймара в Петербург, чтобы Лопатин мог им воспользоваться.

Лопатин приехал, но, к сожалению, в Париже не задержался. Уехал в Англию и временно обосновался в приморском городе Брайтоне. Ему предоставлялась возможность заняться делом нужным и полезным: переводом с немецкого на русский язык уже знаменитой книги Карла Маркса «Капитал», вышедшей три года назад. В России нашелся издатель, готовый оплатить труд переводчика. За этот труд брался Бакунин, взял аванс, но не выполнил своих обязательств. Тогда перевод был предложен Лопатину. По-немецки он не говорил, но читал свободно.

Маркс жил в Лондоне, возглавляя там Генеральный совет Интернационала — Международного товарищества рабочих. И если уж Лопатин взялся переводить «Капитал», ему было удобнее жить поблизости от автора.

«Я был уже в Лондоне, — написал Лопатин Лаврову б июля. — …Итак, я отправился и сделал визит Марксу, в чем теперь нисколько не раскаиваюсь, потому что это знакомство оказалось одним из приятнейших, сделанных мною.