— Почему полное отключение сознания является для вируса жизненно необходимым фактором? — спросила я.
— Вирус создал потребность в крови у человека, остановив выработку эритроцитов, но этого было недостаточно для его репликации, потому что вирус все равно был заперт в теле одной зараженной особи, ведь ему делали искусственное переливание. Тогда вирус решил отключить человеческое сознание, чтобы зараженного можно было контролировать. Лишь будучи одурманенным, человек сможет напасть на себе подобного, тем самым передавая вирионы от особи к особи и продолжая жизненный цикл вируса.
— И как он это сделал? Как отключил сознание? — спросила я.
Мы смотрели на третью комбинацию генов, которая скрывала в себе сложнейшую загадку: как чужеродный организм смог стереть сознание человека.
— Для начала тебе нужно понять, что такое Я, — начал Кейн. — Что тебя определяет? Что тебя отличает от других?
Я ответила, не думая:
— Память.
— Верно, память — это твоя идентичность. Благодаря памяти, ты знаешь, кто ты такая, кем работаешь, кто твои друзья, что планируешь делать на выходных, что любишь, что ненавидишь. Вирус понял, что надо стереть память.
— И как это сделать?
Кейн демонстрировал разные изображения МРТ головного мозга, а я все нюхала его шею, надеясь, что он не замечает.
— Мозг — сложная конструкция, состоящая из иерархических групп сверхсложных гиперструктур нейронов, — Кейн продолжал объяснять. — Память прописывается сразу в нескольких нейронных сетях во всех частях мозга. То есть воспоминание — это возбуждение определенного набора нейронов, объединенных в одну сеть, но в разных частях мозга. Воспоминание о вкусном ужине затрагивает разные отделы мозга, например, корковый центр обоняний, затылочную долю со зрительным отделом и височную долю со слуховым. Отключить целые отделы мозга вирус не может, потому что зараженный не сможет без них охотиться. А значит стереть память он не в силах. Но он может контролировать способность человеческого мозга пользоваться памятью.
— Отключая нейроны, — следовала я за Кейном.
Он посмотрел на меня и улыбнулся. Я чувствовала себя не в своей тарелке, когда он смотрел на меня вот с таким вот довольным лицом, словно я-собака ему кость динозавра принесла. Я ударю его, если он почешет меня за ушком.
А может, не ударю, а попрошу еще.
Робокоп крутился на табурете возле дальнего стола и подначивал: «Оседлай его, сестра!».
Я мысленно шикнула на образ, понимая, что галлюцинации переходят все разумные пределы.
— Интересно, как это происходит? — спросила я, прервав наш затянувшийся глазной контакт.
— Что именно?
— Как люди теряли память? Как переставали осознавать себя?
Кейн задумался, а потом произнёс:
— Представь, как ложишься спать вечером.
«Он уже приглашает тебя в постель!»
Заткнись, металлический ублюдок!
Кейн запустил видеоролик с тремя разными электроэнцефалограммами.
— Эта принадлежит Лилит, я ее помню. А эти чьи? — спросила я.
— А эти принадлежат спящему и бодрствующему. Сравни их с Лилит, — сказал Кейн.
И я, как самая послушная ученица, сосредоточилась над заданием Кейна.
Ритмы Лилит были ровными и монотонными, как на энцефалограмме человека в фазе глубокого сна, скачки линий были синхронными, превращаясь в один дружный хор. На третьей электроэнцефалограмме была показана деятельность мозга бодрствующего человека, и его ритмы работали хаотично. Примерно такой же бардак, как у меня в голове с Робокопом, радугой и стаканчиком.
— Когда мы проваливаемся в фазу глубокого сна, нейроны в мозгу начинают работать синхронно. В состоянии сна сложные нейронные взаимодействия невозможны, а это — основное условие наличия сознания. Мы осознаем себя, когда нейроны работают в сложной многокомпонентной витиеватой системе взаимодействий. Нам нужен этот хаос, — Кейн показал на беспорядочные линии, — чтобы осознавать себя.
Кейн увеличил картинку.
— Получается, за время глубокого сна, — Кейн показал на дружный хор симметричных скачков в линиях спящего, которые удивительным образом походили на линии электроэнцефалограммы Лилит, — из нашей памяти пропадают целых восемь часов жизни. Мы не знаем, что мы делали в это время, как переворачивались, куда закидывали ноги, укрывались или скидывали одеяло. Мы, может, даже встали и пошли в кухню, чтобы выпить стакан воды, а потом вернулись обратно в постель. Наше тело жило само по себе. Нас в нем просто не было.