Испытания сионского мудреца

«Дорогие друзья, мы собрались сегодня все, чтобы проводить нашу самую лучшую танцовщицу Германии! — начал Шнауцер свою очередную заупокойную речь в конференц-зале по поводу “кончины” танцовщицы. — Прошло всего три месяца, как мы проводили доктора Зауэра, и вот теперь новая потеря! Я тогда, на проводах доктора Зауэра, помните, сказал, что нас ждут новые проводы, расставания! Очень жаль, но надо уметь вовремя расставаться со старым, чтобы строить новое, прогрессивное! Да и кто-то из вас предвидел и пошутил, назвав нашу клинику историей про “Десять негритят”! Но я вам честно говорю, в этот раз мне очень жаль, что мы расстаёмся! Но она заверила, что мы расстаёмся друзьями, и она останется для нас навсегда, как супервизор! Она нам даже, свою преемницу порекомендовала — фрау Бомбик, если не ошибаюсь, её фамилия. Надеюсь, что Бомбик будет ещё лучше работать, чем фрау Шлуп! Ну вот, видите, она растрогалась и даже плачет! У нас очень хорошая клиника, и теперь с новым руководством, руководящими врачами и, прежде всего, доктором Дегенратом, да и Клизман, и он…, — указал Шнауцер и на меня, — я спокоен, как никогда! Никогда у нас не было такой сильной, хорошей команды! А теперь, в знак нашего большого уважения к танцовщице Шлуп — этот маленький букетик ей! Заодно вот ещё один букет нашей уборщице — у неё день рождения сегодня! Поздравляю и желаю, чтобы у нас было чище, чем сейчас!». Букет приняла и радостная уборщица фрау Штибле, толстая 42-х лет словенка, знающая всё, что делается в клинике и даже больше. Её тележка с тряпками и мётлами всегда стояла посередине вестибюля, все об неё спотыкались, но зато видели, что словенка постоянно, как пчёлка, в труде, не она, конечно, а её тележка! Социалистический опыт ей пригодился, создавать видимость «кипучей деятельности»! «Боюсь, друзья, что и это не последние проводы, расставания!» — заверил Щнауцер и по-доброму оскалил вставные челюсти. А уцелевшие психолог Зибенкотен, музыкантша Отремба и спортсмен Хагелюкен одновременно втянули головы в плечи. Они были всё, что осталось от германского «революционного» движения 21-го столетия. «Ещё рад, друзья, вам объявить, что для усиления нашей команды в понедельник приходит профессор Эркенс, который будет осуществлять контроль за качеством! Он будет у нас критерием качества лечебной работы — супервизором! А заодно, он будет своим именем представлять нашу клинику вовне! — Дегенрат и Клизман в очередной раз поморщились при этом сообщении. — Прав я?» — обратился к ним Шнауцер, и они с готовностью закивали головами, как будто всю жизнь ждали этого сообщения.

«Ну, как вам это всё нравится, что происходит?! — ворвалась Мина сразу после речи Шнауцера. — Ничего не пойму, что происходит?! Эта танцовщица, конечно, та ещё штучка-дрючка и какая-то важная, непонятная, но почему решила уйти? Ей, вроде, было неплохо! Вот, если бы “люляшка” ушла!». «Так кто вам тогда даст характеристику?» — спросила жена. «Нет, пусть раньше даст и уйдёт! — согласилась Мина. — А вот Дегенрат, очень умный и хороший мужик! Он мне сказал, чтобы я быстрее становилась Facharzt(ем) и обещал помочь! Но знаете, мне как-то всё равно, всё надоело, будь что будет! Ладно, спасибо за поддержку! Забегу, как-нибудь потом! Моя “люляшка” сейчас делает визиты, побегу!».

Как Шнауцер и обещал, в понедельник на конференцию пришёл профессор: невысокого роста, в простом сером пиджаке, белой рубашке, лысый, а то, что немного по бокам осталось — седина, полный семидесятилетний старичок с добрым грустным лицом. «Профессор Эркенс!» — представила его Кокиш. «О, вау! — подскочила на стуле Клизман. — Очень приятно». «Очень приятно», — подтвердил и Дегенрат, но как-то сдержанно и обиженно. Профессор сел скромно сбоку у двери и просидел весь час, не проронив ни единого слова, глядя впереди себя и даже в пол. Но чувствовалось, внимательно слушал, о чём говорят. После окончания конференции он встал и вышел, также ничего не промолвив. «Руководящих врачей просят в кабинет к Кокиш!» — объявила секретарша Пирвоз. «Триумвират»: я, Клизман и Дегенрат — отправились на встречу с профессором.