Как кажется, Томас может совершенно без стеснения говорить постороннему о своих самых интимных вещах, о вещах, обычно умалчиваемых, если кто их действительно пережил. «Бог позвал меня. Он позвал меня только тогда, когда моя маленькая мама лежала на смертном одре, когда она послала за мной и сказала: „Прежде чем ты родился на свет, я обещала тебя Богу, я поклялась, что ты должен стать слугой Сына Божьего“». Это событие, как он сказал, изменило его жизнь до основания и означало Августинский поворот. «Моя жизнь сразу же переменилась. Вещи, которые я любил телесно, я теперь стал ненавидеть». Его частную жизнь нельзя назвать счастливой: вся семья мобилизуется для целей пропаганды. Если его жена заболела, он просит все общество молиться за нее, но одновременно добавляет, что она чувствует себя не слишком плохо. Если он страдает от кашля, то использует его как средство установить личный контакт, казаться «человечным», в то же самое время старается подчеркнуть свой безграничный дух самопожертвования. «Когда мне сегодня приходится кашлять, я знаю, что вы извините меня за это, и вы увидите, как трудно мне работать, несмотря на тяжелое препятствие». Соответственно он притворно проявляет «искреннее» участие в домашних делах своих слушателей. Всегда есть больные, страдающие люди и люди, живущие в унизительных условиях; всем им он выражает свою симпатию. «Я надеюсь, что все спокойно провели ночь, что вы свежи и готовы к завтрашнему великому дню, как и сегодня». Он разделяет их радости не меньше, чем их заботы, и заигрывает с их гордостью по отношению к молодежи. «Мужчины и женщины, которые слушают меня в этот утренний час и чувства которых в действительности не захватили их, пусть посмотрят в голубые глаза своего ребенка». Здесь явно виден трюк. У бесчисленного количества детей голубые глаза, однако для большинства матерей они являются личным, специфическим признаком. Когда Томас на них ссылается, он симулирует связь с людьми, которых он никогда не видел, не рискуя быть разоблаченным.
«Доброе старое время»
Особой формой трюка «человеческий интерес» можно назвать трюк «доброе старое время». Он акцентирует старомодное и устаревшее в действиях и в окружении людей. Вероятно, американский культ нового вызывает скрытую враждебность у тех, кто не пользуется плодами технической цивилизации, хотя для других, использующих ее преимущества, жизнь в быстром темпе прогресса становится все холоднее. Томас с избытком компенсирует это чувство, подчеркивая старомодность и домашнее как настоящее, как связанное с традицией, как бы несущее налет старины, которого нет у нового, но которое, как и все новшества, само попадает под рекламную схему, под известные методы рекламы. В описании церкви недостаточность блеска в ней становится у Томаса ее достоинством. «У нас здесь мало что есть от церкви. У нас нет пестро разрисованных окон, нет много мрамора и камня. У нас только маленькая старомодная церковь на этой большой центральной улице. Все вместе стоило не больше 3600 долларов, но, друзья мои, здесь мы любим Христа, здесь мы пытаемся служить ему всеми нашими силами. Если ваши силы иссякли и вы устали от жизни, если думаете, что Бога нет, то почему вы не придете сегодня вечером?.. Может быть, вы возьмете в руки свою старую Библию, которая была любима вами и сохранилась у вас от отца или матери. Идите и возьмите ее в руки». Из враждебности и разочарования Томас извлекает пользу, выдавая простоту тех, кто не может позволить себе ничего из приятных вещей, за морально более высокий образ жизни. Кроме того, осуждение «пестро разукрашенных окон и мрамора», которые являются здесь религиозной заменой «макияжа» и губной помады, находится в гармонии с его, в общем, аскетическим, антигедонистическим образом действия, который он практически разделяет со всеми фашистскими агитаторами во всем мире.