Исследование истории. Том I

Но существуют и иные соображения. Какими бы крайними по своей степени ни были эти три вызова, все они ограничивались по области своего действия только одной из двух сфер, формирующих окружение любого общества. Без всякого сомнения, это были [природные] вызовы тяжелой земли, а если посмотреть со стороны человеческой — со стороны ударов, давлений и ущемлений, — то суровость данной природной ситуации была не вызовом, но, скорее, облегчением. Она защищала эти страны от всех тех человеческих вызовов, которым подвергались их соседи. Венеция на своих илистых берегах, отделенная от континента лагунами, была свободна от чужеземной военной оккупации почти на протяжении тысячи лет (с 810 по 1797 г.[329]). Голландия также не единожды спасала свои жизненно важные центры путем временного поворота механизма, обеспечивавшего ее существование, и «открытия дамб». Какой контраст по сравнению с историями соседней Ломбардии и соседней Фландрии — двух обычных полей сражения Европы!

Конечно же, достаточно легко привести и примеры тех общин, которым не удалось ответить на отдельные вызовы. Но это ничего не доказывает, ибо почти каждый вызов, на который со временем следует победоносный ответ, как оказывается на поверку, ставит в тупик или подрывает силы одного отвечающего за другим — вплоть до того момента, когда в сотый или тысячный раз победитель наконец не отвечает успешно. Такова пресловутая «щедрость природы», множество примеров которой приходит на ум.

Например, природный вызов североевропейского леса успешно ставил в тупик примитивного человека. Не имея нужных орудий для вырубки лесных деревьев, не зная, как извлечь при помощи культивации пользу из лежащей под ногами богатой почвы, даже если бы ему и удалось очистить ее от деревьев, примитивный человек Северной Европы просто избегал леса и селился на песчаных дюнах и меловых холмах, где находят теперь его следы в виде дольменов, кремневых рудников и тому подобного. Он искал земли, которые его наследники презирали как «плохие», когда леса уже падали под их топорами. Для примитивного человека вызов умеренного леса фактически был гораздо страшнее вызова морозной тундры. А в Северной Америке путь наименьшего сопротивления привел его в конце концов в полярном направлении за пределы северной границы лесной зоны, чтобы он обрел свою судьбу в создании эскимосской культуры в ответ на вызов Северного полярного круга. Однако опыт примитивного человека еще не доказывает, что вызов североевропейского леса был чрезмерным — в том смысле, что он выходил за пределы человеческих возможностей ответить на него эффективно. Ибо шедшие по пятам примитивного человека варвары были способны добиваться определенного эффекта при помощи орудий и технических приспособлений, приобретенных, возможно, у цивилизаций, с которыми соприкасались, до той поры, пока в свое время не «пришли, увидели и победили» первопроходцы западной и русской православной цивилизаций.

Во II в. до н. э. южный «авангард» североевропейского леса в долине реки По был покорен римскими первопроходцами, после того как с незапамятных времен препятствовал предшественникам римлян. Греческий историк Полибий, посетивший эту страну непосредственно после ее открытия, рисует поразительный контраст между непроизводительной и бедной жизнью галльских предшественников Рима, последние остатки которых в то время еще продолжали вести свое жалкое существование в лесной глуши у подножия Альп, и дешевизной и обилием, царившими в тех соседних районах, которые взял в свои руки Рим. Подобная картина часто изображалась в начале XIX столетия, демонстрируя контраст между нищенской несостоятельностью краснокожих и бурной жизненной энергией англо-американских первопроходцев в первозданных лесах Кентукки или Огайо.

Когда мы обращаемся от природной среды к человеческой, то обнаруживаем то же самое. Вызов, побеждавший одного отвечающего, как впоследствии доказывал успешный ответ другого соперника, не был непреодолимым.

Давайте, например, рассмотрим отношения между эллинским обществом и североевропейскими варварами. Давление здесь было обоюдным, но ограничимся лишь рассмотрением давления эллинского общества на варваров. По мере того как эта цивилизация распространялась все дальше и дальше в глубь континента, один слой варваров за другим оказывался перед вопросом жизни и смерти. Подчинится ли он воздействию этой могущественной чуждой силы, подвергнется ли разрушению его социальная структура, став пищей, которая будет усвоена в ткани эллинского социального организма? Или он будет сопротивляться ассимиляции и, благодаря своему сопротивлению, вступит в ряды непокорного внешнего пролетариата эллинского общества, чтобы затем должным образом предстать у «смертного одра» этого общества и с жадностью поглощать его труп? Короче говоря, станет ли он падалью или стервятником? Этот вызов последовательно был брошен кельтам и тевтонам. Кельты в результате долгой борьбы были сломлены, после чего тевтоны ответили успешно.