Исследования и статьи

«Болтин обещал в своем предисловии делать оговорки относительно разночтений. Им оговорено, что „ябетник“ встречен им только у „Татищева“ (так назвал Болтин напечатанный Румовским Академический список с примечаниями Татищева); такие же оговорки о разночтениях сделаны Болтиным еще только в пяти случаях и на всем протяжении его издания Правды, хотя их надо было сделать в десятки раз больше, если только принять во внимание все разночтения Академического Краткого и всех Пространных списков»[549].

По-видимому, Валк имел в виду списки Правды Руской, изданные в первом томе ее академического издания 1940 г, — списки, которые физически не мог знать И. Н. Болтин, подчеркнувший в предисловии, что располагал всего только шестью неизданными и двумя изданными списками. Тем удивительнее очередной выпад Валка, что «при таких условиях нельзя удивляться обвинениям Карамзина, что в издании Болтина „находятся неисправности, большею частию умышленные, mo-есть мнимые поправки“»[550].

Суровый приговор, вынесенный «патриархом советской археографии», казалось, должен был навсегда закрыть вопрос о научном значении злополучного издания. Однако существует несколько аспектов, заставляющих еще раз к нему вернуться, чтобы рассмотреть причины и обоснованность столь категорических суждений. Напомню, что критика издания 1792 г. как в момент своего возникновения, так и в наши дни, связана с попытками дискредитировать научную деятельность и поставить под сомнение элементарную порядочность «любителей отечественной истории», превратив их если не в злостных, то в «благонамеренных фальсификаторов»[551]. А это значит, что наш вопрос имеет не только исторический, но и вполне актуальный научный интерес, поскольку от того или иного ответа зависит дальнейшая судьба издания 1792 г.: останется ли его текст «компиляцией» и окончательно исчезнет из научного оборота, или исследователям нашего древнейшего юридического свода законов можно будет возвратить науке принадлежащий ей по праву текст неизвестной сейчас рукописи.

По счастью (или по иронии судьбы), а, может быть, не без умысла со стороны М. Н. Тихомирова, создателя и редактора «Археографического ежегодника», в том же томе, где напечатана работа С. Н. Валка, была помещена работа А. Т. Николаевой об И. Н. Болтине как археографе[552]. Читатель найдет там отзывы о Болтине и его работах таких историков, как С. М. Соловьев, М. И. Сухомлинов, В. О. Ключевский, В. С. Иконников и других, неизменно подчеркивавших глубочайшее уважение ученого XVIII в. к факту, документу и даже букве исторического документа, которое прослеживается во всех без исключения трудах Болтина, оказавших огромное влияние на развитие российской историографии и источниковедения. После всего этого не вызывает удивления и собственный высокий отзыв о Болтине А. Т. Николаевой, когда она пишет, что «характерной особенностью Болтина, как археографа, является чрезвычайно бережное отношение к публикуемому источнику, стремление донести его до читателя в неприкосновенности»[553]. К сожалению, сама А. Т. Николаева не решилась прямо выступить с пересмотром традиционного взгляда на издание 1792 г., ограничившись указанием, что «издатели взяли, как они пишут (выделено мною. — А. Н.), наиболее древний список и сличили его со всеми им известными списками»[554]. Но дальше, снимая сомнения, она писала прямо, что для Болтина «неприкосновенность текста публикуемого памятника была альфой и омегой»[555].