Исследования истерии

Прежде чем перейти к обсуждению этих феноменов, необходимо сделать еще одно замечание по поводу бессознательных представлений, которые дают повод для появления соматических симптомов. Довольно часто истерические симптомы подолгу не исчезают, как не исчезала контрактура у вышеописанной пациентки. Не означает ли подобная стойкость симптомов, что все это время побудительное представление остается неизменно ярким и насущным? Полагаю, что так оно и есть. Несомненно, у здоровых людей в ходе психической деятельности представления быстро сменяют друг друга. Но когда человек погружается в глубокую меланхолию, им надолго овладевает одно–единственное тягостное представление, которое все это время остается ярким и насущным. Более того, мы вправе предположить, что поглощенный заботами здоровый человек тоже не может избавиться от беспокойства, которое отражается на его лице, даже если сознанием его владеют совсем другие мысли. В той обособленной области, где разворачивается психическая деятельность, которая, по нашему мнению, связана у истериков с бессознательными представлениями, содержится так мало этих представлений и так редко происходят перемены, поскольку она почти не подвержена влиянию внешних факторов, что там бессознательные представления вполне могут подолгу оставаться яркими.

Коль скоро мы, подобно Бине и Жане, утверждаем, что расщепление психической деятельности является ключевым моментом истерии, нам и следует по мере сил разобраться в этом явлении. Нет ничего проще, чем вообразить «сознание», «conscience», некой вещью, по инерции предполагая, что за существительным всегда скрывается сущность; из–за привычки к употреблению топографических метафор, вроде «подсознания», сама метафора со временем может позабыться, и останется голая идея, которой можно жонглировать как угодно, поверив в ее подлинность. Так и создается мифология.

Пространственные категории, словно назойливые провожатые, навязывают свою помощь нашему мышлению, поэтому и мысли свои мы описываем при посредстве пространственных метафор. Когда заходит речь о представлениях, обнаруживаемых в светлых областях сознания, и тех бессознательных представлениях, которые никогда не выхватывает из мрака свет самосознания, мы почти невольно рисуем в воображении озаренную солнцем крону дерева, чьи корни погружены во тьму, или темный подвал большого здания. Но если мы отдаем себе отчет в том, что все эти пространственные образы по сути своей метафоричны, сколь бы соблазнительной не казалась возможность приложить эти мерки к мозгу, то мы вольны вести речь о сознании и подсознании, не выходя за очерченные рамки.

Для того чтобы не заморочить себе голову собственными метафорами, нужно постоянно помнить о том, что сознательные и бессознательные представления возникают в одном месте: в мозгу, а скорее всего, в коре головного мозга. Мы не знаем, как это происходит. Впрочем, мы и без того знаем так мало о психической деятельности, разворачивающейся в коре головного мозга, что еще одна загадка едва ли преумножит наше беспредельное неведение. Остается лишь констатировать, что во время бодрствования психическая деятельность у истериков отчасти не доступна сознательному восприятию, поэтому и происходит расщепление психики.

Общеизвестно, что подобное разграничение психической деятельности происходит на некоторых стадиях истерических припадков определенного рода. В начале припадка сознательное мышление зачастую прекращается, но затем постепенно восстанавливается. Многие умные и образованные пациенты уверяют, что во время припадков их сознательное Я, прекрасно отдавая себе отчет в происходящем, с любопытством и удивлением взирает на их безумные выходки и внимает тому вздору, который они несут. Ошибочно полагая, что при желании ничего не стоило в любой момент прекратить припадок, подобные пациенты готовы возложить всю вину на себя и лишь сетуют на то, что «им не следовало так поступать». (Именно это ощущение чаще всего заставляет пациентов наговаривать на себя и уверять, что они симулировали болезнь.) Но вскоре случается еще один припадок, и сознательному Я опять не удается с ним справиться. В этом состоянии мышление и представления, относящиеся к сознательному Я, соседствуют с представлениями, которые прежде прозябали во тьме бессознательного, а ныне не только руководят мышечной и речевой функцией, но и завладевают существенной частью воображения, так что расщепление психики становится очевидным.