Исследования истерии

Каким образом проводилась терапия, когда она пребывала в сомнамбулическом состоянии, в полной мере явствует из истории болезни. Как принято при гипнотической психотерапии, я старался развенчать наличные патологические представления путем уверений, запретов, выдвижения контрпредставлений любого рода, но этим не ограничивался и выяснял генез отдельных симптомов, дабы можно было развенчать и предпосылки, на которых были воздвигнуты патологические понятия. В ходе этого анализа пациентка стала регулярно, проявляя сильнейшее волнение, высказываться по поводу предметов, отток связанного с которыми аффекта до сих пор осуществлялся лишь путем эмоциональной экспрессии. Сколько текущих терапевтических результатов было достигнуто за счет суггестивного экстрагирования in statu nascendi или ослабления аффекта посредством отреагирования, сказать не берусь, поскольку я допускал взаимодействие обоих терапевтических факторов. Так что этот случай не может послужить веским аргументом в пользу терапевтической действенности катартического метода, и все же нужно отметить, что надолго устранены были лишь те симптомы болезни, применительно к которым я проводил психический анализ.

В целом терапевтический успех был довольно заметным, но не стойким; склонность пациентки столь же болезненно реагировать на новые травмы, которые с ней случались, не была устранена. Если бы кто–нибудь вознамерился добиться окончательного излечения от подобной истерии, ему следовало бы изучить взаимосвязь этих феноменов более скрупулезно, чем это проделал я. Фрау фон Н., несомненно, имела наследственную предрасположенность к невропатии. Вероятно, без такой предрасположенности истерия вообще не возникает. Но одной предрасположенности недостаточно для появления истерии, для этого потребны основания, а именно, утверждаю я, основания адекватные, этиология определенной природы. Выше я упоминал о том, что у госпожи фон Н., казалось, сохранялись аффекты, связанные со множеством травматических событий, и в процессе бурной деятельности памяти на поверхность психики всплывала то одна, то другая травма. Теперь я дерзну указать причину такой стойкости аффектов госпожи фон Н. Это и впрямь связано с ее наследственной предрасположенностью. С одной стороны, она отличалась большой впечатлительностью, была по натуре пылким человеком, способным на бурные проявления чувств, с другой стороны, после смерти мужа она жила в полной душевной изоляции, утратив доверие к друзьям из–за козней родни, ревностно следила за тем, чтобы никто не оказывал слишком сильного влияния на ее поступки. Круг ее обязанностей был велик, и со всеми душевными тяготами, которые на нее навалились, она справлялась в одиночку, без помощи друга или доверенного лица, будучи почти изолированной от своей семьи и вдобавок находясь под бременем собственной добросовестности, склонности к самоистязанию, а зачастую и естественной для женщины беспомощности. Словом, в данном случае мог действовать и механизм ретенции большого суммарного возбуждения. Основу его составляют отчасти обстоятельства ее жизни, отчасти же ее естественная предрасположенность; она, к примеру, так боялась о себе проболтаться, что никто из гостей, обычно наведывавшихся к ней в дом, как я с изумлением заметил в 1891 году, не знал о том, что она больна, а я ее врач.

Исчерпывается ли этим этиология истерии в данном случае? Я так не думаю, поскольку во время проведения двух курсов лечения я не задавался вопросами, ответ на которые требовал исчерпывающего разъяснения. Ныне я полагаю, что должно было еще что–то произойти, чтобы на фоне остававшихся на протяжении многих лет неизменными обстоятельств, имеющих этиологическое значение, спровоцировать вспышку болезни именно в последние годы. Мне бросилось в глаза и то, что во всех сокровенных рассказах пациентки начисто отсутствовал сексуальный элемент, который, однако, как никакой другой элемент, служил поводом для травм. В этой сфере возбуждение не может исчезнуть без остатка, так что, скорее всего, мне довелось выслушать editio in usum delphini[52] ее биографии. В обращении пациентка была очень скромна, без притворства и жеманства. Впрочем, когда я вспоминаю о сдержанности, с которой она рассказывала мне под гипнозом о маленьком приключении своей камеристки в гостинице, у меня закрадывается подозрение, что одержать верх над сексуальными потребностями этой пылкой и столь впечатлительной даме удалось не без тяжелой внутренней борьбы и ценой крайнего психического истощения в тот период, когда она стремилась подавить это мощнейшее влечение. Однажды она призналась, что не вышла во второй раз замуж, поскольку, будучи женщиной весьма состоятельной, не верила в бескорыстие женихов и не могла допустить, чтобы из–за нового брака пострадали интересы ее детей.