Истерли Холл

Оберон покинул безмятежную атмосферу Голубой гостиной и направился в библиотеку, располагавшуюся на том же этаже в передней части дома. Его вызвал отец сразу после ланча, состоявшего из грибного супа и кроличьего пирога, но без десерта. Подали только сыр и фрукты в соответствии с указаниями лорда Брамптона. Оберон терпеть не мог кроличий пирог, но съел много, потому что отец не выносил, когда, по его выражению, «люди ковыряются в тарелке, как неженки».

Он задержался на лестничной площадке. За окном посреди лужайки рос старый кедр. Солнце падало на индийский ковер, на котором он стоял. Оберон всматривался некоторое время в узоры ковра, сделал несколько глубоких вдохов и расправил плечи. Когда он уже собрался постучать, до него донесся тихий голос Вероники:

– Об…

Он резко обернулся. Она на цыпочках направлялась к нему. Волосы сестры, светлые и блестящие, были взбиты и окаймляли ее лицо, как нимб. Что, интересно, она с ними делает? Его занимал этот вопрос за ланчем, но он воздержался от замечания. Во время пребывания отца в доме замечания делать не полагается.

Она сказала:

– Помни, что говорила мать. Слушай его, соглашайся с ним, а дальше ищи способ сделать то, что считаешь правильным, что бы это ни было. Все будет хорошо.

Рука ее дрожала, когда она коснулась его плеча. Она добавила:

– Скажи, пожалуйста, ты не пил?

– Только бренди. Как иначе говорить с этой сволочью?

– Шшш… – Она подняла руку. – Тише, он услышит.

Оберон почувствовал, что ноги у него подкашиваются. В этом не было ничего нового. Он посмотрел на часы. Уже три. Минута в минуту. Именно так следовало появляться к отцу. Вероника удалилась: пошла наверх в свою комнату, чтобы переодеться, спрятаться или, наверно, что-то сделать с волосами? Какого черта! О чем он думает! При чем здесь волосы? Он постучал. Услышав голос отца, он вошел и, закрывая дверь, придержал ручку, потому что чувствовал, что упадет, если отпустит ее.

Отец стоял рядом со столом и взирал на Оберона с расстояния, всегда казавшегося непреодолимым. Окно кабинета лорда выходило на лужайку перед домом, стены были уставлены книгами. Читал ли отец когда-нибудь? Ответ не вызывал сомнений: никогда. В их старом доме была библиотека, и сам Оберон каждый вечер часами читал там книги о прошлом. Воспитатель Оберона, мистер Сандерс, разделял его, тогда еще подростка, страсть к истории, но потом отец уволил Сандерса и отправил Оберона в публичную школу – в расчете, что там из него сделают мужчину.

– Перестань горбиться и иди сюда.

Голос отца был холодным, но когда он таковым не был? На лице застыло свирепое выражение, но и это не было новостью. Оберон двинулся по ковру к столу отца. Этот ковер тоже был индийским. Ни один узор на нем не повторялся. Почему он думает о подобных мелочах?

Он остановился напротив отца. Поднимающейся руки он не увидел – таким неуловимо быстрым было движение. Удар наотмашь по лицу разбил ему губы. Отец произнес:

– Никто не посмеет называть меня сволочью. Я не потерплю неуважения к себе в моем собственном доме. Это ясно?

Удар по лицу не был неожиданностью. По-другому не бывает.

– Да, отец, это ясно.

Губы с трудом шевелятся, но и это не было новостью. Он собрался с духом.

Следующий удар пришелся в ребра, и Оберон ощутил хруст внутри и пронзившую его боль.

– И я не позволю, чтобы мои деньги тратил какой-то лодырь и пьяница, который распускает сопли и льет слезы, из-за того что его миленькой Вейни больше тут нет. А по чьей вине, можно узнать?

Новый удар, чуть выше почек. Отец сделал быстрый шаг вперед и тут же отскочил назад, как это делают боксеры или танцовщики. Не поделиться ли с отцом этим впечатлением? Оберон чуть было не засмеялся, но ему было слишком плохо, и он изо всех сил старался держаться прямо, хотя так хотелось рухнуть на пол и свернуться клубочком. Отец снова кинулся вперед. Удар тыльной стороной руки – и кольцо с печаткой раскроило Оберону скулу. Обычно он предпочитал бить по корпусу, так чтобы никто ничего не мог заметить. Видимо, очень разозлился.

– Так чья это вина, я тебя спрашиваю?

Оберон слизнул кровь с губ.

– Моя, – пробормотал он, с трудом удерживаясь, чтобы не застонать.

– Почему?

Отец приподнялся на цыпочках, и Оберон отшатнулся. Но удара не последовало. Руки отца, крупные, жесткие, остались на месте. У дедушки Оберона были такие же руки, но он никогда не поднимал их на внуков. А на собственного сына? Но кто осмелится задать этот вопрос отцу?

– Так почему? – прорычал отец.

Оберон заставил себя сосредоточиться, стоять прямо. Голос не должен дрожать. Он произнес:

– Я просил, чтобы меня отправили в Оксфорд. Я настаивал на этом. У меня были деньги, оставшиеся от матери: если бы вы не заплатили за университет, я бы заплатил сам. Я поехал. Вы уволили Вейни, потому что я уехал. Если бы я остался и не проявил эгоизм, она бы не… Не умерла. Для этого не было бы причины.

Отец кивнул, склонив голову набок. Он слушал. Мать была права. Говори то, что он хочет услышать. Но, черт возьми, это таки его вина. Он должен был остаться.