Истерли Холл

– Подожди, Джек, дай папе сказать. – Голос ее теперь был ровным и напряженным. – Пусть он говорит.

Она переместилась и встала между ними, тяжело дыша от страха и потрясения, потому что в воцарившемся молчании Эви поняла по смущенному выражению глаз отца, что да, Боб Форбс действительно перешел на другую сторону. В шахте Брамптона крепильщики не должны были состоять в профсоюзе горнорабочих, они состояли в профсоюзе Брамптона, эдаком «клубе руководства». Таков был метод Брамптона управлять шахтами. Он натравливал одних на других, тем самым ослабляя их, разделяя и властвуя.

Отец снова заговорил, по-прежнему стиснув трубку.

– Работу мне предложили, когда Фред Скривенс потерял ноги. Хороший заработок, и вовсе не в управлении, как ты думаешь, Джек. Это работа десятника по креплению, я отвечаю за безопасность, и, повторяю, заработок очень хороший. Как крепильщик я вместе с другими постепенно лишу Брамптона возможности разделять нас. Я стану возводить мост между шахтерами и управлением. Кроме того, нам нужны все деньги, которые мы только сможем заработать, и как можно скорее, потому что никто не знает, какие условия нам предложат, когда в силу вступит Акт о восьмичасовом рабочем дне[3]. Но то, что я знаю наверняка, это что нас ожидают большие беды, и ты это тоже знаешь.

Папа замолчал. С минуту ни один не произносил ни слова. Оба стояли замерев.

Никогда, Эви знала, она не забудет этой сцены – две неподвижные фигуры друг против друга перед пылающим очагом, с одной стороны папино кресло, с другой – мамино. В полной тишине слышно было только тиканье часов да треск и гудение огня, бросавшего отблески на сушилку, корыто, циновку, шкафчик для посуды, который они когда-то нашли на берегу, когда собирали уголь и принесенные морем доски.

– Подумай об этом, мой мальчик, ведь в следующем году мы перейдем с двенадцатичасовой смены на восьмичасовую, а нас кто-нибудь спросил об условиях? Представители профсоюза взялись протолкнуть соглашение. А ты слышал, что они обсуждают? Кто-нибудь слышал? Нас обошли, и теперь из-за этого идет уже речь о забастовке. Кто знает, сколько времени у нас есть, чтобы накопить деньги и на забастовку, и на дом? Кто знает, сколько времени у меня есть, чтобы попытаться соединить обе стороны, если я вообще смогу это сделать. Тут есть чем заниматься.

Отец махнул трубкой. Джек дернул головой, как будто не мог дольше сдерживаться, но не перебивал.

– Ублюдок Брамптон уже потирает руки, он думает, что вся выгода от этих перемен пойдет ему в карман. Он владелец, а они все делают всегда одно и то же, ты сам знаешь. Да, он будет соблюдать требования этого закона, он введет еще одну смену, но сдельные расценки, чтобы компенсировать заработки при более короткой смене, он не введет, он, черт побери, просто урежет их, если судить по тому, как это делалось раньше. И мы все пострадаем. Я, скорее всего, узнаю заранее о том, что готовится. И расскажу тебе. Вы с Джебом разберетесь с этим и решите, что делать. Заранее. А я сделаю все возможное, чтобы крепильщики внимательнее относились к людям и более тщательно проводили проверки. Мы теряем много людей, слишком много. Я уже давно об этом думаю.

Эви никогда раньше не слышала, чтобы отец говорил так долго. Теперь он замолчал и только тяжело и прерывисто дышал. Джек сделал шаг вперед. Эви оттащила его. Джек крикнул:

– Ты что думаешь, мы с ребятами этого не знаем? Нечего тут строить из себя рыцаря на белом коне! Брамптона и его чертово правление не переделаешь. Да, мы точно будем бастовать, потому что я не жду, что небеса разверзнутся и чудо снизойдет на нас, а вот с кем будешь ты? Уж точно не с нами. Ты будешь как черноногие[4], потому что ты перешел на другую сторону. Ты опозорил нас, черт бы тебя побрал! Попросту опозорил.

Эви повернулась к Джеку.

– Ты послушай, что говорит папа. Он будет использовать Брамптона. Послушай его. Он будет использовать начальство, чтобы добиться того, что ему нужно, пока это возможно. Он будет использовать их всех, чтобы обеспечить безопасность на шахте.

Джек покачал головой и нагнулся, чтобы подобрать шарф и кепку с пола. Направляясь к задней двери, он сказал:

– Отец предал нас. Вот это он точно сделал. Наш родной отец нас предал. Он теперь человек Брамптонов. Он продался.

Хлопнула дверь, и он ушел. Эви и ее отец переглянулись. Он тряхнул головой.

– Ты хоть понимаешь. В шестнадцать лет ты все понимаешь. Я буду рядом с нашими людьми во время забастовки, а потом вернусь в забой. Но, Эви, я мог бы улучшить условия на шахте. Бен, мой марра, это понимает. Он объединился с братом, и вся смена тоже участвует.

Она кивнула.

– Все, что мы можем, папа, – это использовать Брамптонов. И это все, что мы можем сделать. Я поговорю с Джеком во время вечеринки.

Отец опустился в кресло, кашляя и стараясь отдышаться.

– Ну что ж, он сегодня задаст жару, когда будет драться. Будет на что посмотреть. Так разозлился, что сотрет в порошок всякого, кто осмелится встать против него. Стоило бы поставить на него. – Смех его звучал глухо.