Истина

— Видите ли, господинъ Фроманъ, церковь погибаетъ, потому что теперь нѣтъ тѣхъ суровыхъ, непреклонныхъ людей, которые наполняли ужасомъ сердца вѣрующихъ и держали ихъ въ своей власти… Что могутъ сдѣлать нынѣшніе люди? Они всѣ трусы и глупцы.

Онъ перебралъ всѣхъ своихъ начальниковъ, никому не давая пощады. Епископъ Бержеро недавно умеръ, восьмидесяти семи лѣтъ; этотъ несчастный всегда колебался и медлилъ, поэтому ему не удалось отдѣлиться отъ Рима и основать во Франціи самостоятельную церковь. Съ особенною ненавистью онъ обрушился на аббата Кандьё, осмѣлившагося сомнѣваться въ виновности Симона; онъ первый подрывалъ престижъ церкви, ополчившись противъ монаховъ часовни Капуциновъ, называя ихъ жалкими торгашами. Что касается его замѣстителя, аббата Кокара, то этотъ, хотя и суровый человѣкъ, по мнѣнію брата Горгія, былъ лишь неспособный глупецъ.

Маркъ слушалъ его, не перебивая, но когда тотъ обрушился на аббата Кандьё, онъ не могъ не замѣтить ему:

— Вы не знаете этого человѣка, — въ васъ говоритъ слѣпая злоба и ненависть… Онъ первый понялъ, какой ударъ религіи наносили капуцины, открыто становясь на сторону неправды и несправедливости. Онъ говорилъ, что религія должна проповѣдывать истину и справедливость, равенство и добро, поддерживать слабыхъ и несчастныхъ страдальцевъ. Между тѣмъ она открыто заступалась за лживыхъ, недостойныхъ преслѣдователей Симона, и когда правда обнаружилась, ея приверженцы должны были обратиться въ ея враговъ. Истина всегда восторжествуетъ, какъ бы не хлопотали люди о ея погибели… Да, аббатъ Кандьё все это предвидѣлъ, и онъ покинулъ свое мѣсто не изъ трусости, но оттого, что сердце его обливалось кровью, и онъ до сихъ поръ оплакиваетъ свою поруганную вѣру.

Горгій махнулъ рукой, объявивъ, что онъ не желаетъ вступать въ споръ. Глаза его горѣли, и вся его фигура дрожала отъ волненія; онъ почти не слушалъ словъ Марка.

— Хороню! Хорошо! Я высказываю свое мнѣніе и не принуждаю васъ соглашаться со мною. Но есть еще другія личности, которыхъ вы не будете, надѣюсь, защищать, — напримѣръ, отецъ Ѳеодосій?

И онъ продолжалъ свою обличительную рѣчь, обрушиваясь со страшной злобой на главу капуциновъ. Онъ не осуждалъ его за чудеса Аитонія Падуанскаго, нѣтъ, — онъ самъ вѣрилъ и ждалъ чуда, но онъ его ненавидѣлъ за то, что тотъ собиралъ деньги и не удѣлялъ ни гроша другимъ служителямъ алтаря, оставляя ихъ въ нищетѣ умирать голодною смертью. Онъ отказалъ въ помощи ему, Горгію, въ такую минуту, когда какіе-нибудь десять франковъ могли его спасти. Всѣ его покинули, всѣ! Не только этотъ ненасытный отецъ Ѳеодосій, который награбилъ себѣ большое состояніе, но и другой, главный руководитель клерикаловъ, отецъ Крабо! Ахъ, этотъ ужасный отецъ Крабо! Онъ когда-то служилъ ему, ползалъ передъ нимъ на колѣняхъ, готовый изъ преданности на всякое преступленіе. Онъ считалъ это всемогущимъ господиномъ, мудрымъ и храбрымъ, который сумѣетъ побѣдить весь міръ. Подъ его защитой онъ не боялся ничего и разсчитывалъ, что нѣтъ такого самаго запутаннаго дѣла, которое бы ему не удалось повернуть по своему желанію. И что же, этотъ самый отецъ Крабо теперь отказался отъ него, оставилъ его безъ помощи, безъ куска хлѣба, безъ крова. Онъ поступилъ еще хуже: онъ толкалъ его на погибель, готовъ былъ утопить, какъ опаснаго соучастника преступленій, отъ котораго надо отдѣлаться. Впрочемъ, онъ всегда былъ отъявленнымъ эгоистомъ, безсердечнымъ чудовищемъ!.Развѣ онъ не погубилъ отца Филибена, умершаго недавно въ Италіи, въ монастырѣ, гдѣ его держали, какъ въ темницѣ. Отецъ Филибенъ былъ герой и сдѣлался жалкою жертвою, искупившей чужую вину. Другимъ такимъ же несчастнымъ орудіемъ отца Крабо былъ братъ Фульгентій, правда, глупый до идіотизма, но искренній и преданный человѣкъ, котораго, однако, смели съ лица земли; никому не было извѣстно, живъ ли онъ и куда его запрятали. Развѣ такая жестокость и несправедливость не возмутительны? Неужели онъ не боится, что наконецъ найдется человѣкъ, который, потерявъ терпѣніе, въ свою очередь ополчится на него и раскроетъ всѣ его дѣянія?

— Да, да, — воскликнулъ Горгій, — повѣрьте, что подъ его важнымъ и гордымъ видомъ скрывается полнѣйшая пустота. Онъ не понимаетъ, что, обращаясь со мною такъ безцеремонно, самъ подготовляетъ тебѣ серьезныя непріятности. Но… пустъ онъ остерегается! Если я заговорю…

Онъ не докончилъ, потому что Маркъ перебилъ его:

— Что же вы скажете?

— Ничего. Это наши личныя дѣда, и я скажу о нихъ лишь исповѣднику.

Затѣмъ онъ продолжалъ: