Истина

Давидъ, который не рѣшался присутствовать на судебномъ процессѣ, чтобы не раздражать еще болѣе антисемитскія страсти, дожидался окончанія дѣла на квартирѣ Дельбо, на улицѣ Фонтанье. До десяти часовъ онъ ждалъ съ возрастающей тревогой, считая минуты, сжигаемый какъ бы лихорадкой, не зная, радоваться ему или отчаиваться такому запозданію. Онъ каждую минуту высовывался изъ окна и прислушивался къ малѣйшему шуму. Отдѣльные крики прохожихъ сообщили ему ужасное извѣстіе, когда Маркъ, наконецъ, вбѣжалъ въ комнату и, рыдая, подтвердилъ ему страшный конецъ. Вмѣстѣ съ Маркомъ въ комнату вошелъ и Сальванъ, который встрѣтилъ его у выхода изъ залы суда и въ отчаяніи проводилъ до квартиры адвоката. Всѣ трое провели вмѣстѣ ужасныя минуты. Наконецъ вернулся Дельбо, который навѣстилъ Симона въ тюрьмѣ; онъ нашелъ его твердымъ и мужественнымъ; Дельбо бросился на шею Давида и поцѣловалъ его, какъ поцѣловалъ несчастнаго брата тамъ, въ тюрьмѣ.

— Плачьте, плачьте, мой другъ! — воскликнулъ онъ. — Сегодня свершилась одна изъ самыхъ чудовищныхъ несправедливостей нашего вѣка!

IV

Когда начались школьныя занятія, и Маркъ вернулся въ Жонвиль, ему пришлось перенести еще другую непріятность, помимо той тревоги, въ которой онъ находился благодаря дѣлу Симона. Мѣстный кюрэ, аббатъ Коньясъ, пытался склонить на свою сторону мэра, крестьянина Мартино, дѣйствуя при посредствѣ его жены, красивой женщины, и тѣмъ подготовляя большія непріятности учителю.

Этотъ аббатъ Коньясъ былъ очень непріятный человѣкъ, высокій, худой, съ острымъ подбородкомъ, крючковатымъ носомъ и цѣлой гривой жесткихъ черныхъ волосъ. Глаза его горѣли свирѣпымъ огнемъ, и костлявыя, довольно грязныя руки готовы были свернуть шею всякому при малѣйшемъ противодѣйствіи. Ему было лѣтъ подъ сорокъ, и жилъ онъ одинокій съ шестидесятилѣтней служанкой, горбатой и злющей, ужасной скрягой, по имени Пальмира; ея боялась вся округа еще больше, чѣмъ самого аббата, котораго она берегла и защищала, какъ цѣпная собака. Про него говорили, что онъ ведетъ строгую, добродѣтельную жизнь; это не мѣшало ему наѣдаться и напиваться, хотя никто не видалъ его пьянымъ. Сынъ крестьянина, недалекій и упрямый, онъ придерживался строгой буквы катехизиса и довольно сурово управлялъ своей паствой, требуя до послѣдней копейки того, что ему причиталось за требы, и не спуская ни гроша даже самому бѣднѣйшему крестьянину. Ему давно уже хотѣлось забрать въ свои руки мэра Мартино, чтобы явиться въ дѣйствительности полновластнымъ хозяиномъ прихода и, помимо религіознаго вліянія, заполучить и кое-какія личныя выгоды. Ссора его съ Маркомъ произошла изъ-за тридцати франковъ, которые община платила учителю за то, чтобы тотъ звонилъ въ колоколъ; Маркъ продолжалъ получать эту сумму, хотя рѣшительно отказался звонить на колокольнѣ.

Мартино, однако, былъ не такой человѣкъ, котораго легко было покорить, если у него была поддержка. Онъ былъ однихъ лѣтъ съ аббатомъ; у него было толстое, упрямое лицо, большіе глаза навыкатѣ и рыжіе волосы; онъ говорилъ мало и не довѣрялъ никому. Его считали за самаго богатаго и самаго уважаемаго земледѣльца общины; главною причиною такого отношенія къ нему односельчанъ было то, что ему принадлежали самыя обширныя поля, и благодаря этому его постоянно избирали мэромъ, девять лѣтъ подрядъ. Онъ былъ совершенно необразованъ, съ трудомъ читалъ и писалъ, и не любилъ выказывать предпочтенія ни церкви, ни школѣ, держась политики невмѣшательства, хотя, въ концѣ концовъ, всегда переходилъ на сторону сильнѣйшаго, или кюрэ, или учителя. Въ душѣ онъ всегда былъ на сторонѣ послѣдняго, такъ какъ у него въ крови была наслѣдственная ненависть крестьянина къ духовнымъ лицамъ, постоянно празднымъ, но любившимъ житейскія блага; онъ находилъ, что эти аббаты очень жадны и, кромѣ того, постоянно подчиняютъ себѣ чужихъ женъ и дочерей во имя какого-то жестокаго и ревниваго божества. Самъ онъ не ходилъ въ церковь, но и не выступалъ открыто противъ духовенства, сознавая въ душѣ, что между ними попадаются очень вліятельные люди. Видя неустанную энергію и необыкновенное трудолюбіе Марка, Мартино мало-по-малу сталъ на его сторону, поощрялъ его, но все же держался насторожѣ.