Истина

Он был приговорен к пожизненному позору. И эти отъезды, чужие награды были попыткой защититься от него.

А вот и письма или страницы из дневника.

"Сколько их по улицам ходит с колодками да медалями. Нараздавали наград почем зря. Как газету ни откроешь, так дают кому ни попадя.

Видеть их не могу. Меня немцы бронзовой медалью наградили, так я не бегал, как они. Господи! Жизнь до чего собачья. В чем моя вина-то! В чем? Им все легко сейчас говорить. А я молодой был. Есть хотел, пить хотел да баб любить…"

Дальше письмо обрывалось. Второе было немного длиннее.

"Граджинка приезжала. Серафима к родителям уехала в Тургай. Да и хорошо, а то мешала бы только. Я самогонки нагнал да настоял. Два дня мы с Граджинкой пили да плакали. Она пластинки старые привезла, купила по случаю в Целинограде. Мы под них в Гродно танцевали у Зои Стахуры. Время-то было какое! Молодые, с деньгами. Мне Граджинка нравилась. А она с Броником, приказчиком от Гурского, шлялась. Он при деньгах был. Подторговывал чем-то. Молодой да нахальный. Пластинка была. Там по-русски мужик пел про мальчика-боя. Любил я ее. Так Граджинка достала ее где-то и привезла. Крутили мы ее, пили и плакали.

Я ей рассказал, что в Саратове встретил Мишку Лосина, старшего полицая из Луно. Мы с ним пили два дня, он в весовой на рынке работает. Живет хорошо. А она мне говорит, что была в Москве, Броника видела, приказчика своего, он в машину садился. В «Жигули» новенькие.

А мы? Чем мы-то хуже их? Только мы страдали и плакали, как птицы-чайки. А их, гадов, уберегла судьба. А их бы — как нас. На следствие, в тюрьму, на этап, на лесоповал.

Век не забуду, как солнце над морозной тайгой встает и от света его еще холоднее делается. Тут мы и решили сначала Броника достать.

Граджинка номер его машины запомнила, потом…"

На этом не то письмо, не то дневник обрывается. Бредовые, словно спьяну написанные строки. Но все же в этом бреду можно было проследить определенную логику, понять, что мучило Сичкаря все это время.

Казаринову приходилось сталкиваться со многими людьми, отбывшими срок за измену Родине. Одни из них радовались, что остались живы, что прошел страх наказания, и жили, стараясь не вспоминать о прошлом. Другие, наоборот, жили прошлым, копя обиду и ненависть. Сичкарь принадлежал к третьей разновидности. Он считал себя несправедливо наказанным.

В кабинете Казаринова ожидал Катаев, он пил зеленый чай из пиалки.

— Есть что-нибудь?

— Да. Смотри. Вчера московским рейсом прилетел некто Соколов Л. Н., паспорт ХI-МЮ, № 559630.

— Ну и что?

— Слушай дальше, прилетел, купил билет на Караганду. В Караганде взял билет на Москву.

— Сколько он пробыл в городе?

— Три часа. Паспорт проверяем.

— Думаю, Сережа, паспорт этот давно нигде не числится.

— Ты приказываешь не проверять?

— Проверяй, конечно. — Казаринов посмотрел на пиалу с чаем, и внезапно ему мучительно захотелось есть. — Слушай, Сергей, не пора ли нам поесть?

— Дело говоришь, командир.

Катаев поставил пиалу, поднялся. Они были очень похожи — подполковник Казаринов и майор Катаев. Высокие, спортивные, темноволосые. Оба одеты в красивые летние костюмы, даже походка у них была похожая. Уверенная, быстрая, спортивно-упругая. Они были знакомы давно, дружили, а работали вместе четвертый год. Казаринов любил ездить в командировки с Сергеем, он был умным собеседником, подлинным профессионалом, веселым и добрым человеком. Правда, не так уж часто их дела совпадали.