Истина и откровение, Пролегомены к критике Откровения

Можно говорить об эзотеризме [25] и экзотеризме в христианстве, не придавая этому специфически теософического и оккультического оттенка. Невозможно отрицать, что есть разная степень глубины в понимании христианства. Христианство интеллектуального слоя и народного слоя есть одно и то же христианство, но тут есть разные ступени и формы объективации. Эту тему очень чувствовали Климент Александрийский и Ориген, и это давало основание обвинять их в том, что они гностики. Провал гнозиса Валентина и Василида был в том, что он оставлял человека во власти космических сил, космической иерархии, плохо понимал свободу человека, совсем не понимал возможности преображения низшего в высшее. В этом смысле в этом гнозисе оставалось много дохристианского и внехристианского, что перешло и к теософическим учениям, по существу космоцентрическим. Но возможен истинный христианский гнозис. Таким является замысел религиозной философии. Народные формы христианства, в которых всегда есть примесь древнего язычества, очень непосредственны и эмоциональны, но в них чувствуется социализированная религия, первоначальная стадия племенной социализации до возникновения индивидуального религиозного опыта и индивидуальной религиозной драмы. Это есть форма объективации, гораздо более древняя и первоначальная, чем та объективация, которая происходит в теологических системах и в более развитом церковном сознании. Трудность проблемы заключается в том, как избежать этих двух форм объективации, как достигнуть очищения, возвышающегося над формами, в которых религиозное откровение принимает социологический характер и в этом своем качестве претендует на общеобязательность. Р. Отто говорит, что происходит рационализация, морализация и очеловечение идеи Бога. Но этот процесс имеет двойственный характер. С одной стороны, это процесс очищения. Уже Ксенофан говорил против наивно антропоморфических элементов религии. Но, с другой стороны, этот просветляющий процесс может приводить к отрицанию тайны, к рационализации, которая есть другая форма объективации, объективации на вершинах просвещения. Мучительность и трудность проблемы в том, что Божество, чтобы открывать себя человеку, должно гуманизироваться. Но эта гуманизация двойственна, она и положительна, и отрицательна. Бог может быть понимаем как антропоморфная личность, и Бог может быть понимаем как Истина, возвышающаяся над всем человеческим и над всеми идущими от тварного мира ограничениями, исключительно апофатическое понимание Бога как отрешенного Абсолютного ведет к отрицанию возможности всякого живого отношения между человеком и Богом. Происходит смещение и отождествление Gott с Gottheit [26], употребляя выражение Экхардта. Есть высшая и очистительная Истина апофатической теологии. Но есть другая сторона Истины, которая и является источником религиозной Истины, с которой связан опыт богообщения, связана бого-человечность. Это есть Истина о чистой человечности Бога. Идея Бога, самодовольного и самодостаточного, чистого акта, самодержавного властелина, ниже идеи Бога, страдающего, тоскующего по Другому, любящего и жертвенного. Идея Абсолютного сама по себе холодная идея. По-настоящему должен происходить двойной процесс – процесс очищения и освобождения идеи Бога от ложного антропоморфизма, при котором он является обижающимся и мстительным существом, и процесс гуманизации идеи Бога, при котором Бог является существом любящим, тоскующим, жертвенным. Человечность в данном понимании божественна. Необходимо повторять, что это есть основной парадокс богопонимания. Ортодоксальные системы, всегда имеющие социологический смысл, были направлены на унижение, а не ‹на› возвышение человека. Опыт негативности позитивен. И человек есть противоречивое существо, у которого отсутствие любимого может ощущаться сильнее и острее, чем присутствие. Негативная теология учит о Боге, непосредственное присутствие которого может не чувствоваться, хотя Он в глубине. Очищение богопознания и богосознания должно идти в двух направлениях, в негативном направлении постижения Бога как не выразимой ни в каких человеческих понятиях и словах Тайны и в направлении позитивном как постижения человечности, божественной человечности Бога. Это и есть простая Истина христианского откровения. Учители Церкви, создававшие ортодоксальное учение, пользовались категориями философии, как, напр‹имер›, природа, усия [27] или личность, ипостась, последнее встречало затруднения. Но также можно было бы сказать, что Бог не имеет усии. И те теологи, которые хотят быть совершенно свободными от философских категорий, пользуются ими наивно, как, напр‹имер›, К. Барт. Когда говорят, что движение, становление, нужда Бога значили бы несовершенство, неполноту Бога, остаются в совершенно условных, лишь человеческих словах. С неменьшим основанием можно было бы сказать, что движение и творческое восполнение в Боге есть признак его совершенства. Откровение Бога страдающего и тоскующего выше откровения Бога довлеющего себе и довольного собой. Так открывается высшая человечность Бога, человечность делается единственным Его атрибутом. Бог есть тайна и свобода, Бог есть любовь и человечность. Но Он не есть сила, власть, господство, суд и наказание и т. п., т. е. не имеет этих совершенно человеческих, социоморфных атрибутов. Бог действует не во власти, а в человечности. Откровение человечно уже потому, что зависит от веры и от качества веры. Бог абсолютно возвышается над всякой объективацией, и Он не есть ни в каком смысле объектное, объективное бытие. Противоречивость и парадоксальность отношений между божественным и человеческим снимается лишь в Божественной Тайне, о которой никакие человеческие слова ничего не могут выразить. Христианство было центральным фактом очеловечения откровения Но процесс не закончен, он может закончиться лишь в религии Духа, в почитании Бога в Духе и Истине.