Истина любви

— Я бы с радостью это сделала, — негромко отозвалась Лотта, медленно поднимаясь и подходя к фигуре, стоявшей на постаменте. — Но не стану… она слишком… превосходит все сделанное тобой. Эта работа затмит все остальные, и публика будет мечтать только о ней.

Волнение Лотты проявилось в легком усилении ее акцента, и Лайза прекрасно поняла и разделила ее чувства.

Произведение было по-настоящему сильным, точнее сказать — мощным. Выполненное из дерева красноватого оттенка, оно представляло собой двуединство человека и животного в композиции, казалось, вышедшей из лесной фантазии — или кошмара.

На первый взгляд фигура почти в натуральную величину могла сойти за волка-оборотня, застигнутого в момент перевоплощения. При более пристальном рассмотрении становилось ясно, что это оборотень-лисица, но самое удивительное было в другом. Фигура отличалась тонкой, но при этом бесспорной чувственностью, эротичностью — женщина или животное или нечто среднее между ними было существом, распаленным желанием.

Такого мастерства Лайза вполне могла ожидать от Харриса, но здесь было гораздо большее — возможно, эта скульптура действительно была лучшим произведением Джека. В ней чувствовалась некая гениальная простота и первобытная сила, одновременно грубая и все же изысканная. Джеку каким-то образом удалось выразить в дереве нечеловеческую дикую озлобленность и чисто женскую страстность.

И лицо или морда существа было удивительно, почти пугающе знакомо: Лайза видела прототип всего один раз, но так и не забыла.

— С тех пор как я ее закончил, я перебрал много названий, — произнес Харрис с резкой, почти садистской усмешкой. — И все время возвращаюсь к первому — «Лисица», да простят меня все лисы мира.

— А эта простила? — спросила Лотта. — Судя по тому, что ты мне в свое время рассказывал, я бы подумала…

— Маловероятно, — перебил ее Харрис. — Она ненавидит меня по-прежнему, может, даже еще сильнее. И если говорить отстраненно, насколько я вообще на это способен, эта женщина изворотлива, умна, коварна. И совершенно безумна, хотя это и безопасно для всех, кроме меня. Она по-прежнему носится с дурацкой фантазией, что я отец этого бедного мальчишки, и, по-моему, будет ненавидеть меня до конца своих дней только за это! Однако ее муж в конце концов простил меня. После стольких лет он наконец-то уличил ее во лжи и убедился, что его жена — ненормальная. И, надо отдать ему должное, он даже извинился и вернул работу… вместе с распиской. Одному Богу известно, как ему удалось заставить ее подписать это. Теперь я могу выставить скульптуру или продать, по своему усмотрению. — Харрис пожал плечами. — Ее муж заявил, что это часть компенсации за то, что произведение так долго не выставлялось, но здесь что-то не то. Подозреваю, он сделал это после того, как понял, что мальчик — его ребенок. В те дни выставить эту работу мне бы не помешало, ведь это по-прежнему одна из самых сильных созданных мною вещей. Может, даже лучшая. — И он снова пожал плечами. — Я на самом деле был страшно рад, что он не уничтожил ее, как грозился, — ты помнишь, Лотта? Так что я не стал разводить с ним дискуссии. — Харрис обернулся посмотреть на оборотня, и Лайза могла поклясться, что глаза его затуманились от нахлынувших чувств. Он стиснул зубы, и чувствовалось, что Джек очень разволновался. — Если уж кто-то и уничтожит эту проклятую лисицу, то этим человеком буду я! — резко произнес Харрис, затем неожиданно повернулся к Лайзе. — А ты что скажешь? — спросил он голосом, по-прежнему хриплым от напряжения. — Очень похожа — и физически и… по своей сути. Или ты уже не помнишь ее?

— Помню, — отозвалась Лайза, почти съежившись от его напора. — Причем достаточно хорошо, чтобы судить о сходстве. Не знаю, как насчет всего остального, но мне показалось, что эта дама и впрямь сильно тебя недолюбливает.

Харрис рассмеялся.

— Недолюбливает? Это слишком мягко сказано. Эта женщина ненавидит меня еще сильнее, чем это произведение. — Он указал на скульптуру. — Потому что не я отец ее ребенка и никак не мог им быть. Я-то точно знаю, что Марион из себя представляет, — она сумасшедшая. Бедняга. Не помню, кто сказал, что все безумие ада не может сравниться с бешенством отвергнутой женщины, и это точно. А что, разве нет?

Джек рассмеялся, но это был горький смех, в нем слышалась давняя затаенная обида.

— Значит, все из-за ребенка? — Лайза обращалась больше к себе, а не к Джеку, но тот понял вопрос буквально.

— Это сложное дело и довольно долгая и неприятная история. Я тебе как-нибудь расскажу, если выберу для этого удобную минутку. Но только не сегодня! Сейчас мы смотрим в будущее, а не в прошлое.

И Харрис прекратил разговор, оставив у Лайзы больше вопросов, чем ответов. Он отставил «Лисицу» в сторонку и снова занялся показом работ, отобранных для выставки.

Джек вынес еще шесть скульптур, и все они, как и предыдущие, были прекрасны и уникальны в своем роде. Однако ни одна из них не шла ни в какое сравнение с «Лисицей». Все они меркли по сравнению с этим шедевром, и Харрис, по-видимому, это понял.