Истина. Осень в Сокольниках. Место преступления - Москва

– Я тебе, Петя Силин, вот что скажу. – Фомин достал сигарету, переломил, вставил в мундштук. – Я тебе, Петя Силин, помочь хочу, так как жизнь свою ты – и до этого нашего разговора – на бормотуху променял. А теперь ты, Петя Силин, до самого края дошел. Ты видишь, мы никаких протоколов не ведем, просто беседуем с тобой.

Силин молчал, медленно перебирая пальцами петли на пиджаке.

– Мы, – Фомин погасил сигарету, – по закону тебя в таком состоянии допрашивать не можем. Но ты же видишь, что мы к тебе по-людски относимся. Так что и ты, Петя Силин, так же к нам отнесись. А разговор наш короткий будет. В Зачатьевском что взял, Петя Силин?

Силин молчал, кадык на горле его дернулся, пальцы перестали перебирать петли пиджака. Он весь напрягся, а глаза смотрели уже осмысленно и затравленно.

– Так что, Силин, – Вадим встал из-за стола, – мы можем предъявить вам доказательства…

– Не надо, – прохрипел Силин, – не надо, товарищ начальник. Сам все скажу.

– Вот и хорошо, Петя. – Фомин выбил сигарету из мундштука. – Так оно легче будет. Чистосердечно.

– Чистосердечное признание облегчает душу, но удлиняет срок. – Силин усмехнулся.

– Ты не глупи, Петя, не твои это слова. Ты же не урка ушлая. Ты человек оступившийся.

– Я сам хотел прийти, да загулял. – В голосе Силина послышалась тоска. – Получу-то сколько?

– Мы ж с тобой мужики. Врать я тебе не буду. Вот, – Фомин хлопнул по лежащему на столе УК РСФСР, – здесь все написано.

Фомин взял кодекс, полистал.

– Читай вот, статья 89. Лишение свободы на срок до трех лет или исправительные работы до года. Вот и думай, Петя Силин, что тебе выгоднее – на нарах припухать или из зарплаты отчислять государству.

– Я что, – Силин привстал, – я разве чего… Начальник… Со всей душой я. Попутало меня.

– Силин, – твердо сказал Вадим, – вы сами понимаете, что для вас лучше. Так вот, рассказывайте все по порядку.

– Как рассказывать? – Силин заерзал.

– А как было, Петя, все, как в тот вечер произошло. Откуда вы с Киреевым, покойным.

– Это как?! – Силин вскочил. – Как это?! А?.. Покойным. Погоди. Что говоришь, начальник. Витька Киреев живой был, когда я ушел. Вы что.

Силин вскочил, что-то бормоча невнятное, выкрикивая какие-то слова, но Вадим видел, как постепенно, буквально на глазах он начал трезветь.

Страх, поселившийся в нем после слов Фомина о смерти Киреева, выгнал из него алкогольный туман. Стал своеобразным допингом, заставившим работать мозг. Силин менялся на глазах.

– Хватит, Силин! – Вадим стукнул ладонью по столу. – Хватит. Здесь дело не о пьянке и воровстве, мы говорим сейчас о мертвом Кирееве. Вы последний, кто его видел живым.

Силин с ужасом смотрел на высокого человека, так несовместимого с его представлениями о милиционерах. Он разглядывал Вадима, и эта несовместимость пугала его еще больше. Силин знал, как разговаривать с участковыми, с дежурными отделений милиции и вытрезвителей, но не мог найти нужных слов для этого холодно-вежливого человека. И страх, заполнивший его всего, страх перед чем-то страшным, неведомым ему, становился материальным, обретал облик. В этом человеке Силин видел неотвратимость расплаты за все сразу: за пропитую жизнь, за слезы жены, за кражу. Он собрался, вдохнул глубоко воздух, задержал его.

– Нет, – сказал он, – нет. Не брал я грех на душу. Жив был Витька, жив.

– Все по порядку, – сказал Вадим, садясь.

– Я утром ручки искать пошел…

– Какие ручки?

– Дом, значит, у нас ломали. Дом, значит, три. Старинный дом. Там добра всякого много было. Ручки со звериными мордами. Значит, бронзовые накладки всякие. Добру-то чего пропадать. Я по городу езжу, в старых домах это добро собираю.

– Зачем? – спросил Вадим.

– Так клиенты есть. Раньше это добро даром никто не брал, все помойки завалены были. А теперь люди покупают, значит. Им красота нужна. Чтоб если ручка, так с мордой.

– А кто у вас покупает?

– Пал Сергеевич, директор овощного, Нинка из бара, буфетчица, Олег Моисеевич, он песни пишет. Потом Боря– художник. Вот, значит.

Силин замолчал. Он дышал тяжело и надсадно, как человек, затащивший холодильник на седьмой этаж.

Вадим не торопил его. Он ждал. Его учитель, Игорь Дмитриевич Скорин, учил его не прерывать людей, дать им выговориться, искать главное в их рассказе, то главное, которое станет основой для будущей работы.

Силин говорил, называл фамилии и имена, цены и количество бутылок. Из его неуклюжих фраз, тяжелого похмельного откровения слагалась картина жизни человека, обокравшего в первую очередь себя самого.

– Я одну дверную накладку нашел, Боре-художнику продал за трояк. У Витьки Киреева копеек восемьдесят было, он бутылки от молока у реставраторов спер. Выпили мы. Поспали потом у него в сторожке. Нас этот бородатый бригадир разбудил. Ругался он очень на Витьку. Говорил, выгоню, другого возьму. А кого за шестьдесят рублей взять-то? – Силин перевел дух, покосился на графин. – Попить разрешите.

Фомин налил ему полный стакан. Силин выпил его и вздохнул.