Истина протеста. Дух евангелическо-лютеранской теологии

Итак, мы видим, что объяснение веры как доверия является вполне удачным. Его вполне можно принять и руководствоваться им. Однако, на мой взгляд, это определение имеет и слабые стороны. Прежде всего, слово «доверие» подразумевает нашу активность. Доверие, по крайней мере в обыденном языке, означает, что это мы доверяем кому-то или чему-то, что это наше решение. В то время как вера – это все же дар Божий, это нечто, не находящееся в нашем распоряжении. Да, вера – это то, что исходит от нас, в этом смысле слово «доверие» достаточно удачно, но все же это то, над чем мы не имеем власти. Вера – это то, что рождается в нас не по нашей воле, но пробуждается откровением Бога.

Поэтому еще лучше, на мой взгляд, описать состояние веры восходящими к Паулю Тиллиху словами «безусловная захваченность». Захваченность подразумевает, что нечто затронуло, захватило меня, что оно обладает для меня неизмеримой ценностью, что я живу этим, что я при этом к этому не равнодушен, что это вызывает у меня живую эмоциональную реакцию, что я ориентирую на него всю свою жизнь. Слово «безусловное» является здесь важным дополнением. Безусловно – означает, что речь идет об абсолютной ценности. О ценности, от которой зависят моя жизнь и смерть, даже больше чем жизнь и смерть. Речь идет о том, что пребывает над жизнью и смертью, что дает жизни и смерти свой смысл. Речь идет о том, ради чего жить и для чего умирать.

В качестве такой ценности у разных людей могут выступать разные вещи. Для кого-то такой ценностью может стать какая-то идея. Он будет жить этой идеей, он умрет ради нее. Для кого-то такой ценностью станет его родина, или его семья, или его социальная или религиозная группа, или успех в жизни. Безусловная захваченность подразумевает, что человек будет готов все отдать ради того, что его так захватило, но и ожидает от этого всего самого высшего, что только он может себе представить.

При этом нужно еще раз уточнить: безусловное отнюдь не всегда и не обязательно должно означать самое интенсивное, самое яркое. Если я верю в Бога, это отнюдь не означает, что я постоянно думаю лишь о Нем, что я, идя по улице, не могу удержаться от того, чтобы кричать во весь голос о своей вере и славить Бога, что я по вечерам просто не могу заснуть от мысли, как замечателен Бог, а по утрам моим первым побуждением будет скорее вскочить с кровати и упасть на колени для страстной молитвы. Безусловная захваченность не означает, что я захвачен чем-то настолько, что просто не могу думать о чем-либо другом. Если бы дело обстояло так, то простая влюбленность стала бы конкурентом такой вере. Однако так происходить не должно, так и не происходит. Безусловное не обязательно означает самое интенсивное или самое сильное. Оно означает, что то, что меня захватило, всегда имеет для меня наивысшую ценность – даже перед лицом самых сильных переживаний. Вернемся к уже упомянутому примеру. Может быть, я по уши влюблен в кого-то, я не могу думать ни о чем другом, как об этом человеке. Но это не значит, что она или он становится моим богом. Наоборот, я могу истолковать мою влюбленность как дар Божий, я могу благодарить Бога за нее или, наоборот, просить меня от нее избавить. В любом случае я встраиваю ее, эту мою влюбленность, в мою веру, а не наоборот. Если я поступаю так, то моя вера в Бога, пусть она эмоционально будет выражена совсем не ярко, будет все же моей безусловной захваченностью. Безусловное, таким образом, означает нечто, что сохраняет свою силу в любых условиях, даже в условиях сильнейших эмоциональных и жизненных потрясений. Безусловное не означает, что оно должно быть сильнее любой другой, самой сильной нашей эмоции. Такого иногда, правда, требуют фанатики. Но фанатизм следует отвергнуть, как нечто бесчеловечное. Безусловное означает, что оно сохраняет свою силу и тогда, когда другие эмоции или мысли захлестывают нас, что оно не зависит от нашего актуального состояния, то, что останется даже тогда, когда все наши иные увлечения пройдут, когда все наши иные надежды разрушатся.

И в этом смысле подлинной верой может быть только вера перед крестом, вера в крест. Уже упоминался огромный критический, протестный потенциал креста. Перед крестом не может выстоять ни один из других, ограниченных образов Бога, ни одно другое из истинных или ложных божественных откровений. Поэтому вера в крест – это вера, принимающая в себя этот протест. Вера в крест – это «безумная»[9] вера, она верит в то, во что по всем человеческим меркам верить просто нельзя, но именно поэтому это такая вера, которая живет там, где всякая другая вера разрушится. Она будет жить, потому что она уже приняла радикальное разрушение внутрь себя. Вернее сказать, не радикальное разрушение, а радикальный протест.

И здесь мы подходим к следующему аспекту веры, а именно: к взаимоотношениям веры и сомнения.