Подумать только, что кто-то вроде меня мог вдохновить ее на эту песню… Мое сердце словно вырывается из груди и бросается к ней. И в данном случае это действительно так — мир прекрасен. С ней я могу отключиться от всего дерьма и сосредоточиться на этой женщине, прикосновения которой заставляют меня чувствовать себя более живым, чем когда-либо за последние годы.
С ней я чувствую себя другим человеком. Лучшим человеком.
Меня пробирает дрожь, и я закрываю глаза, борясь с желанием схватить ее и прижать к себе еще крепче, зная, что от отчаяния наверняка сломаю ей одно из ребер. Я так хочу, чтобы у нас была возможность еще немного отгородиться от мира. Заткнуть уши от звука пресловутых тикающих часов.
Кончиком пальца она скользит по моей челюсти и лбу. Я открываю глаза и вижу, что она изучает меня, слегка нахмуривая брови, с ноткой грусти, затаившейся в ее чертах.
Ее глаза встречаются с моими, и я чувствую, как в них просыпаются эмоции, и тянусь обнять ее лицо руками. Волна яростного желания обладать ею захлестывает меня, и я, словно изголодавшийся человек, сливаюсь с ней в поцелуе, как будто от этого зависит моя жизнь. Она позволяет мне наклонить лицо, чтобы углубить поцелуй, и я помечаю ее каждым движением своего языка. Мне хочется, чтобы ее вкус впитался в меня, и у меня остались более ощутимые воспоминания об этом времени с ней.
Неповторимая агония и экстаз проникают в меня. Каждый раз, когда она стонет и плотнее прижимается к моему рту, сердце болезненно сжимается, и если бы оно могло говорить, то повторяло бы слова, которые я не могу произнести — слова, которые я не могу, блядь, допустить, чтобы прозвучали между нами.
Она заслуживает большего и лучшего, но я слишком большой ублюдок, чтобы сказать ей правду.
Когда она с выражением лица, лишенным страха, позволяет мне перевернуть ее на спину, я медленно тащу ее футболку вверх по телу, и она помогает мне снять ее, отбрасывая в сторону.
Зарывшись лицом в ее шею, я провожу зубами по коже под мочкой уха и оставляю за собой след из горячих влажных поцелуев. Черт побери, если я не хочу оставить на ней свой след. Показать, что я тот мужчина, которому она позволяет прикасаться к себе, тот мужчина, которого она хочет.
Чтобы было видимое доказательство того, что она в какой-то мере моя.
Опуская рот ниже, я беру ее сосок между губами и провожу по нему языком, пока она не вцепляется в мои бицепсы, впиваясь ногтями в кожу. Сильно пососав вершинку, я отпускаю ее и перехожу к другой.
Ее глаза затуманиваются от вожделения, и она тихо всхлипывает, когда я провожу кончиками пальцев по ее животу. Спуская трусики, я ввожу в нее кончик среднего пальца. Когда он встречается с потоком влаги, я бормочу:
—
Мой голос звучит хрипло даже для моих собственных ушей, так сильно я нуждаюсь в этой женщине.
— Эта киска нуждается во мне, не так ли?
Грудь поднимается и опускается от дыхания, и то, как она становится еще более скользкой вокруг моего пальца, это все, что мне нужно. Когда я ввожу в нее еще один палец, ее внутренние мышцы сжимают меня так сильно, что мой член подрагивает в пижамных штанах. Я смотрю, как мои пальцы скользят по ее сладкой киске, а она, блядь, заливает их.
Когда она выкрикивает мое имя, я поднимаю глаза и вижу, что ее губы приоткрыты, щеки раскраснелись, и в этот момент понимаю, что мне конец. Я в полной жопе.
Оливия Райт заберет с собой мое гребаное сердце и душу.
Пятьдесят седьмая глава
Оливия
Прикосновения Нико какие-то другие. В нем есть странная мягкость, которая контрастирует с лихорадочной тоской в его карих глазах.
— Эта киска нуждается во мне, не так ли? — его голос хриплый, и от него по моим венам разливается жар похоти. Его пальцы скользят в меня и из меня.
—
Быстрыми движениями он срывает с меня трусики, затем стягивает пижамные штаны и небрежно отбрасывает их. Только когда он нависает надо мной, опираясь на предплечья, и раскатывает презерватив по своей эрекции, я осознаю наше положение. Меня вдруг осеняет, что я не думаю и не беспокоюсь об этом.
Я доверяю ему. То, что я доверяю такому мужчине, как он, уверенная что он не причинит мне вреда и будет обращаться со мной очень бережно, это оксюморон, который озадачил бы даже самых умных людей.
Ноздри раздуваются, его взгляд впивается в меня, в глазах дикое отчаяние. Его голос звучит так, словно он снимает все свои защитные покровы и позволяет мне увидеть его — настоящего Нико.
— Я должен быть внутри тебя, детка.
Обхватывая кулаком свой толстый член, он проводит раскрасневшейся головкой по моей щели, собирая мою влагу, но не проникает внутрь. Он ждет, когда я позволю ему.
Если этот мужчина еще не создал себе дом в моем сердце, то теперь он его себе обеспечил.