Истинная для лютого

Не подаю вида, но внутренне готовлюсь к броску. С омегами, про всей видимости, нужна та же осторожность, что и с дичью. Моя пташка медленно и осторожно двигается к краю кровати, а потом в один момент подскакивает и бросается к приоткрытой двери. Я срываюсь за ней, но спотыкаюсь о намеренно опрокинутые ей на крыльце силки. Этой заминки ей хватает, чтобы перемахнуть через невысокую ограду и припустить сквозь деревья и кустарник куда-то в сторону полуденного солнца. Я понимаю, что бежать за ней – только подгонять, а потому присматриваюсь к следам. У омеги обувь на правой ноге чуть больше стоптана. Я прикидываю, в какую сторону её поведёт и куда она сама может свернуть с учётом местности.

Коротким путём иду к реке на юго-запад. Прислушиваюсь, различаю спешные шаги. Прячусь в деревьях и выжидаю. Очень скоро омега появляется в поле моего зрения запыхавшаяся и раскрасневшаяся, с расплетенной косой, усыпанной сплошь колючками и репейником. Стоит ей поравняться с моим убежищем, как я бросаюсь на неё и сбиваю с ног. Она верещит, будто я её ножом режу, брыкается так, что не ясно откуда такие силы взялись. Смотрит на меня дикими, ошалелыми глазами.

– Как?! Как ты тут?.. – только и может выговорить она, задыхаясь.

– Я живу здесь уже очень давно, – отвечаю я. – И тебе, если хочешь дожить до следующей полной луны и отправиться домой, лучше меня слушаться и больше не убегать.

Я чувствую, как она дрожит подо мной, чувствую её страх. Что-то опасное просыпается внутри меня. Загнанные в глубины разума волчьи инстинкты рвутся наружу. Я пока что сопротивляюсь им, сопротивляюсь этим горящим холодным огнём глазам, этому дурманящему аромату. Но как долго это продлится, я не берусь судить.

Всё же странные они, эти омеги. После возвращения домой забилась в угол, сидит, смотрит исподлобья. У меня от её напряжённого взгляда всё из рук валится. И как с ней говорить в такой ситуации, пытаться растолковать что-то? Сама вся в колючках, грязная, будто бездомный щенок. Я до этого не задумывался, но её ведь куда-то спать нужно будет положить. В свою постель я её в таком виде точно не пущу.

– Идём, – говорю ей и тяну на улицу. В сенцах из деревянного ящика достаю чесалку для шерсти. Не гребень, конечно, но сгодится. Омега смотрит недоверчиво, держится за косу.

– Это зачем? – спрашивает с опаской.

– Просто посиди смирно, я выберу репейник и собачки, – отвечаю я ей, усаживая на последнюю ступень крыльца.

Она съеживается вся, когда я располагаюсь позади неё и берусь расплетать её волосы. Процесс этот оказывается почти гипнотическим. Её локоны струящиеся и гладкие. Я понимаю, что чесалка для неё – слишком грубый предмет, потому выбираю сор руками, аккуратно и медленно. От омеги пахнет цветами. А сердце её колотится так громко, что, кажется, ещё немного и мои сородичи сбегутся на шум.

– Что ты собираешься сделать со мной? – спрашивает она с дрожью в голосе.

– Причесать пока что, – отвечаю я, выходя из транса. Ловлю себя на мысли, что мне безумно нравится пропускать сквозь пальцы тёмные пряди.

– А дальше?

– А дальше переодеть. Вычистить твою одежду быстро вряд ли получится, так что пока в моём походишь. И если хочешь умыться, там у бани есть кадка с водой.

Омега косится через плечо. Я вижу, как гусиная кожа появляется в неё на руках. А тело снова напрягается.

– И, пожалуйста, не убегай больше, – добавляю я на всякий случай. – Этот лес – мне дом родной. Я всё равно найду тебя и верну. А вот ты можешь пораниться или, ещё чего хуже, нарваться на какую-нибудь зверюгу.

Она ещё сильнее вжимает голову в плечи. Пытается отодвинуться от меня, но её волосы всё ещё в моих руках.

– Зовут-то как? – спрашиваю я, поглаживая их.

– Майя, – осторожно произносит она.

– Как рождённая в мае?

Она кивает.

– Красивое имя, тебе подходит. Ну, я закончил.

Я отпускаю её и она тут же спешит подняться. Щёки её горят румянцем. Я не могу сдержать улыбку.

– Не бойся меня, Майя. Я тебя не обижу. Напротив, сделаю всё, чтобы защитить.

Она опускает глаза и глядит себе под ноги. Кажется, не верит мне. Но это ничего.

– Иди умываться. А потом будем обедать.

Моя рубаха Ей велика. Висит на ней мешком. Майя смущённо заводит одно колено за другое. Отчего-то это на меня действует, точно запах добычи на хищника. Я сжимаю кулаки и выдыхаю медленно. Даю ей ещё и штаны, потому что понимаю, что если она в таком виде будет вокруг меня разгуливать, то греха точно не миновать. Майя кое-как одевается, подгибает штанины, подпоясывается. Выходит даже сносно.

Мы садимся за стол. Она с подозрением разглядывает грибную похлёбку и запечённое мясо. Потом снова обводит взглядом кухню.

– У тебя нет электричества, – замечает она. Я только киваю.

– В этом мире многого нет, из того, что вы зовёте благами цивилизации, – добавляю, чуть подумав.

– Тогда откуда ты про них знаешь? – недоверчиво спрашивает она.

– От мамы, – отвечаю с горечью. – Она была из вашего мира.