Истинная для Ворона (СИ)

Некоторые его слуги были двоедушниками. Разумеется, ни другие Дома, ни собственный сын не поддерживали такую политику. Севера осуждали, а он упрямо гнул свою линию. Мне иногда казалось, что он всегда шел против устоявшихся правил. Я — прямое тому доказательство. Воин и правая рука Главы, но при этом — полукровка. Немыслимо. Запрещено!

Если бы Герант знал его лично, то он бы понял, почему Север меня купил.

Выныриваю из размышлений, когда замечаю, как все тело мужчины сотрясает крупная дрожь; и он, словно подкошенный, падает в листья, скручивается тугим клубком. Зеленоватое облако врезается в его грудь и растекается под кожей, ввинчивается в мускулы.

Я касаюсь пальцами влажного лба и сдавленно охаю: Герант горит огнем и бьется в лихорадке!

— Проклятье, — толкаю его в бок, переворачиваю на спину без особого сопротивления. Мужчина похож на податливый воск и дышит рвано, хрипло. — Герант, ты меня слышишь?

Осматриваюсь по сторонам и замираю, напрягаю слух, но вокруг — ни единого движения. Даже листья на деревьях не колышутся.

— Пить, — хрипит мужчина.

Достаю из набедренной сумки небольшую фляжку и придвигаюсь к неподвижному телу. Двоедушник походит на марионетку, у которой подрезали нитки: даже не пытается сдвинуться с места и руку не поднимает, чтобы взять воду. Отвинчиваю крышку и замираю в нерешительности, будто это меня прибили к месту гвоздями.

Стоит только прикоснуться горлышком ко рту мужчины, как тонкая струйка воды рвется в его горло, моя рука дергается и Герант заходится кашлем. Он стискивает зубы, чтобы заглушить звук, и вздрагивает всем телом.

Вот же мать твою…

— Только без глупостей, — шиплю ему в ухо и набираю воду в рот. Наклоняюсь и заставляю мужчину разжать челюсти, наши губы соприкасаются, а я позволяю влаге медленно течь: чуть-чуть, по полглотка, по капельке, чтобы двоедушник не подавился.

Его жар врезается в меня на полном ходу, бьет в голову, скручивает живот. Что-то врывается в мое сознание — раздвигает смешавшиеся мысли, перемешивает чувства — а я не способна сопротивляться вторжению. Зеленоватая дымка обвивает мое горло, поглаживает скулы, а над головой гремит хриплое карканье.

Когда отстраняюсь, то ловлю затуманенный взгляд двоедушника и глотаю судорожный вздох. Чувствую железную хватку пальцев на бедре, впившихся в плотную ткань штанов.

— Прости, я не могу его удержать, — шепчет одними губами Герант, — у тебя разум слишком открыт.

Поднимаю руку, чтобы оборвать поток слов.

— Хочешь еще?

Он кивает, а я снова пью и наклоняюсь.

9. Ворон

С этой планетой определенно что-то не в порядке. В первый раз я не замечаю этого, не вижу, что вокруг клубится непроницаемый мрак, но стоит мне задержаться в теле ворона подольше, как я чувствую.

О, да! Я все чувствую на собственной шкуре. Успеваю только рассмотреть существ на дороге — а потом мир накрывает зеленоватым тошнотворным куполом, разрезанным алыми лентами, пронизанным черными вспышками. Будто вся планета решает восстать против одного единственного двоедушника, вывернуть его наизнанку и выпотрошить, пробраться под кожу нестерпимым жаром. Ворон бьется в агонии, и я — вместе с ним. Солнце над головой превращается в воспаленный пульсирующий комок, от которого в разные стороны расходится багряная сосудистая сетка.

Этот мир — живой, и он охотится.

Он сожрет меня с потрохами.

Падаю. Бесконечно падаю вниз, врезаюсь в землю на полном ходу и не в силах открыть глаза. Дрожу всем телом, плавлюсь изнутри, рассыпаюсь на части тлеющим пеплом. Прошу воды, а перед глазами расплываются чернильные кляксы и красные пятна, похожие на кровь.

Что-то льется в горло, но я не успеваю глотать и содрогаюсь от кашля.

Секунда, вторая…

Тихий шепот Ши прорезает бесконечный сумрак белоснежной вспышкой, вырывает меня из беспамятства, помогает открыть глаза. Я будто поднимаюсь с глубины, чтобы вдохнуть полной грудью. Даже не понимаю вначале, что девчонка делает, что она там лепечет и чего хочет, а когда мысли сбиваются в плотную кучу и вижу ее лицо в опасной близости от моего — осознание катится по телу горячей волной, но я и пальцем пошевелить не могу. Ворон крошит мне ребра, бесится и вырывается, льнет к девушке, бросается ей под руки, оплетает собой, гладит угольными перьями смуглую кожу.

— Прости…

Ши только поднимает руку и спрашивает, хочу ли я еще.

Что «еще»? О чем она? О себе?

Да! Я хочу ее еще.

Что ты творишь? Ты же собирался ее отпустить!

Я? Собирался? И правда, я же хотел… Сопротивляйся! Ты сам себе хозяин, ты можешь контролировать своего ворона. Ты им повелеваешь, а не он тобой! Вспомни Анну! Ши закончит так же, как она. Ты не стоишь того, чтобы погибнуть за тебя! Хочешь еще одну жизнь загубить? Мало тебе было?

Вольный стрелок должен…

А потом снова ее губы накрывают мои, и мне отчего-то кажется, что есть в этом прикосновении какая-то щемящая нежность.

Совсем свихнулся, двоедушник?! Это все дурман и лихорадка. Планета мысли путает, играет с твоим разумом.