Истинная правда. Языки средневекового правосудия

Точно так же и сцена передачи Христа на казнь не рассматривалась средневековыми авторами (прежде всего, теологами) исключительно в негативном ключе. На неоднозначность трактовки библейской истории, как мне представляется, указывал уже пассаж из «Письма» Алкуина, который уподоблял грешника, обязанного покаяться перед священниками, Христу в суде синедриона[895]. В начале XIII в. ту же идею развивал Александр Галенский, английский теолог, учившийся, а затем преподававший в Парижском университете[896]. В своих Questiones ordinariae (до 1236 г.) он заявлял, что страдания, которые Христос претерпел на кресте, не должны рассматриваться ни как справедливо вынесенный приговор, ни как судебная ошибка. Дабы избежать этой ложной альтернативы, Александр вводил понятие «искупление». Наказание, понесенное Христом, рассматривалось им как добровольно принятое на себя искупление человеческих грехов.

Эта доктрина, сформулированная не без влияния трудов Ансельма Кентерберийского (XI в.), получила широкое распространение в последующий период, особенно у Фомы Аквинского. Именно он ответил на один из важнейших теологических вопросов Средневековья: Насколько нужны были страдания Христа? По мнению Фомы Аквинского, посылая своего сына на казнь, Господь не мог поступить иначе. Это было сделано по необходимости (necessitate finis) и представляло собой одновременно акт правосудия и милосердия. Смерть Христа на кресте, таким образом, следовало воспринимать как добровольное искупление человеческих грехов. Точно так же отныне должны были поступать и все люди – грешники и преступники, принимающие наложенное на них наказание как искупление, которое позволит им «возродиться» к жизни, вновь стать достойным членом общества и вместе с тем восстановить нарушенные их преступлениями мир и порядок[897].

Иными словами, в рамках данного подхода Христос выступал в качестве идеального преступника, и именно в этой роли желали видеть своих «подопечных» средневековые судьи. На такую трактовку указывала и получившая особое распространение в XV–XVI вв. иконографическая тема Ессе homo, когда выставленные на всеобщее обозрение преступники приравнивались к осужденному Иисусу (Илл. 51). О ней же свидетельствовало и уподобление места казни в средневековом городе Голгофе – месту Страстей Господних. Так, во «Всемирной хронике» Хартманна Шеделя (1440–1514), изданной в 1493 г., на гравюре с видом Нюрнберга на переднем плане хорошо просматривались столб для бичевания, распятие и прислоненное к нему копье. (Илл. 52) Процесс превращения подозреваемого в виновного, начинавшийся в зале суда и находивший свое выражение в материалах дела, достигал здесь своего логического конца: казнь человека, в чьих преступных помыслах уже никто не сомневался, воспринималась не просто как справедливое, но и как богоугодное дело. Как представляется, именно такая трактовка библейской сцены могла иметь значение и для реймсских судей, выстраивавших ритуал передачи преступника на смерть по ее образцу.

Впрочем, в рассмотренном выше ритуале возможно было усмотреть влияние не только христианской мысли, но и следы иных, более древних и имевших универсальное смысловое наполнение традиций. Детальный анализ данной процедуры, безусловно, подтверждает тот факт, что речь в данном случае шла не о наборе разрозненных символически окрашенных действий, но о единой смысловой системе – ритуале наказания. Его содержание должно было быть понятно окружающим без слов, ибо на каждом его этапе происходил процесс дублирования символического смысла всей процедуры в целом. Каждый жест участвовавших в ней людей (будь то обмен преступника на деньги; связывание его; набрасывание ему на шею веревки или удар по шее; обмен репликами), каждый объект, задействованный в ней (камень, крест, та же веревка) представляли собой равнозначную метафору смерти. Они повторяли друг друга, хотя и были по-разному оформлены. Этот смысл был совершенно очевиден для зрителей, и никакая иная интерпретация происходящего не допускалась[898].

Человек, осужденный на казнь, не мог и не должен был избежать смерти. Более того, он превращался в мертвеца задолго до того, как оказывался на виселице. В этот момент приговор уже не подлежал обжалованию, о чем свидетельствовал весь ритуал передачи преступника. Конечно, в нем был заложен и еще один, не менее важный смысл – урегулирование сложных отношений между аббатством св. Ремигия и архиепископом Реймса, регламентация их судебных прав. Однако вряд ли кто-то из обычных жителей города, собравшихся поглазеть на казнь, вспоминал именно об этой стороне дела. Для них по улицам города шел мертвец.

Глава 10 Право на ошибку