Истинная жизнь Себастьяна Найта

Потребовалось немало времени, чтобы выбраться из Парижа. На нашем пути возникали все существующие препятствия, и, думаю, мало что в жизни мне случалось так сильно ненавидеть, как руку полицейского на перекрестке. Из последней пробки мы выдрались наконец на длинную и темную дорогу, обсаженную деревьями, но и здесь скорость казалась мне недостаточной. Отодвинув стеклянную перегородку, я взмолился поднажать. Шофер ответил, что дорога слишком скользкая и раз-другой нас уже сильно занесло. После часа езды он остановился, чтобы спросить дорогу у полицейского, ехавшего на велосипеде. Они долго разглядывали карту ажана, потом шофер извлек свою, они стали их сличать. Мы где-то не туда свернули и теперь должны были возвращаться не меньше чем на две мили. Я снова постучал в стекло: такси просто еле ползло. Он потряс головой, даже не обернувшись. Я взглянул на часы, было почти семь. Мы остановились у заправочной колонки, и мой шофер вступил в доверительный разговор с ее хозяином. Я не мог понять, где мы, но, поскольку дорога теперь тянулась вдоль обширных полей, я стал надеяться, что мы приближаемся к цели. Дождь долбил и хлестал стекла, и, когда я снова попросил прибавить ходу, таксист разозлился и ответил многословной грубостью. Беспомощный, и онемелый, я обмяк на своем сиденье. Проплыла размазня освещенных окон… Может быть, мне вообще не добраться до Себастьяна? Если я и попаду в Сен-Дамье, застану ли его в живых? Несколько раз нас обгоняли другие машины, и я обратил на это внимание моего водителя. Он не ответил, но вдруг остановился и яростным движением распахнул свою дурацкую карту. Уж не снова ли он сбился с пути, — поинтересовался я. Он промолчал, но выражение его толстого загривка стало зловещим. Мы снова тронулись, и я заметил не без удовольствия, что мы движемся гораздо быстрее. Мы проехали под железнодорожным мостом и подрулили к какой-то станции. Покуда я соображал, не Сен-Дамье ли это, водитель выпрыгнул со своего места и рывком распахнул мою дверь.

— Ну? — спросил я. — А теперь в чем дело?

— Вы все-таки поедете поездом, — сказал таксист. — Я ради вас не собираюсь гробить свою машину. Это ветка на Сен-Дамье, и вам еще повезло, что вы сюда добрались.

Мне повезло больше, чем он думал, — поезд подошел через несколько минут. Станционный смотритель заверил, что к девяти я буду в Сен-Дамье. Эта последняя часть моего пути была самой мрачной. Я был один в купе, и тут на меня напал непонятный столбняк: несмотря на все свое нетерпение, я ужасно боялся задремать и проехать станцию. Поезд часто останавливался, и я всякий раз покрывался испариной, пытаясь найти и разобрать название платформы. В какой-то миг я испытал ужасное чувство, будто проспал невесть сколько и вот внезапно разбужен каким-то толчком. Взглянул на часы — четверть десятого. Проехал? Я готов был уже сорвать стоп-кран, но, ощутив, что поезд замедляет ход, выглянул в окно и увидел, как проплыла мимо и замерла освещенная надпись: «Сен-Дамье».

Четверть часа плутаний темными тропами и, судя по шуму ветвей, сосновым лесом, вывели меня к больнице Сен-Дамье. За дверьми зашаркали, засопели, и тучный старик в заношенных войлочных шлепанцах и плотном сером свитере вместо униформы впустил меня внутрь. Я попал в контору, едва освещенную голой электрической лампочкой в пыльном полукоконе. Старик, часто мигая, воззрился на меня; его оплывшее лицо противно лоснилось со сна. Не знаю почему, я начал шепотом:

— Я приехал повидать мосье Себастьяна Найта. Найт.

Что-то забурчав, он тяжело опустился за письменный стол — лампочка оказалась прямо над его головой.

— Поздновато для посещений, — пробормотал он себе под нос.

— Мне телеграфировали, — сказал я, — что мой брат очень болен. — Произнося это, я заметил, как пытаюсь этими словами устранить всякое сомнение, что Себастьян жив.

— Какую вы назвали фамилию? — спросил он со вздохом.

— Найт, — сказал я. — Это английская фамилия, она пишется не так, как произносится: К, n, i, g, h, t.

— Все иностранные фамилии надо заменять номерами, — проворчал служитель. — Было бы куда проще. Тут прошлой ночью умер один больной… как его…

Меня пронзила ужасная мысль, что речь идет о Себастьяне. Значит, не успел?

— Вы что, хотите сказать… — начал я, но он покачал головой и перевернул несколько страниц гроссбуха.

— Нет, — рявкнул он, — английский мосье не умирал, К… К… К…

— Потом «n» — начал я. — К, n, i, g…

— C'est bon, c'est bon,[54] — перебил он, — К, n, К, g… n… Я, изволите видеть, не идиот. Номер тридцать шесть.

Он нажал кнопку звонка и с зевком откинулся на стуле. Я мерял шагами комнату, одолевая неподвластную мне дрожь. Наконец вошла сестра милосердия, и ночной страж указал ей на меня со словами:

— Тридцать шестая.

Следуя за сестрой сперва белым коридором, потом коротким лестничным маршем, я не удержался от вопроса: «Как он?»

— Я не знаю, — отозвалась она, подводя меня к другой сестре, читавшей книгу за маленьким столиком в конце второго белого коридора, который был точным подобием первого.

— Посетитель в тридцать шестую, — сказала моя проводница и исчезла.