Я, как мог, пытался показать внутреннее устройство книги, хотя бы отчасти. Ее прелесть, юмор, страсть можно оценить только при непосредственном чтении. Но ради просвещения тех, кого могут сбить с толку постоянные метаморфозы, или тех, кого отвращает от этой книги несоответствие ее крайней новизны их понятию о «хорошей книжке», я хочу заметить, что «Грань призмы» может доставить большое удовольствие, ежели принять во внимание, что герои ее представляют собой, так сказать, «литературные приемы». Художник говорит нам: я вам сейчас покажу не собственно пейзаж, но живописное изображение разных способов изобразить некий пейзаж, в надежде, что их гармоническое совмещение передаст этот пейзаж таким, каким я хотел бы, чтобы вы его увидели. В этой первой книге Севастьян довел свой эксперимент до логически-удовлетворительного конца. Подвергая ту или иную литературную манеру письма испытанию ad absurdum,
a затем отбрасывая их одну за другой, он вывел отсюда свою собственную систему, которую в полной мере применил в следующей книге «Успех». В ней он словно переходит из одной плоскости в другую, ступенью выше, ибо если в первом романе все дело в приемах литературной композиции, то во втором речь идет главным образом о приемах человеческой судьбы. С научной точностью классифицируя, испытывая и отвергая невероятное количество данных (накопление которых возможно вследствие основополагающего допущения, что сочинитель способен узнать о своих персонажах все, что ему нужно знать, каковая способность ограничена только типом и целями его отбоpa, в том смысле, что отбор сей не должен быть случайным ворохом безсмысленных подробностей, но итогом преднамеренного и систематического изучения), Севастьян Найт посвящает все триста страниц «Успеха» одному из самых сложных исследований из всех, когда-либо предпринимавшихся писателями. Нам сообщается, что некий коммивояжер Персиваль Q. в известный период своей жизни и при определенных обстоятельствах встречает одну девушку, ассистентку фокусника, с которой будет счастлив до конца своих дней. Встретились они случайно, или так оно кажется. Оба они во время забастовки автобусов оказались в одном автомобиле, принадлежавшем некоему любезному незнакомцу. Это и есть формула всей вещи: если рассматривать все это как настоящее происшествие, то интересного тут мало, но если посмотреть на него под особенным углом, то можно получить редкое, волнующее наслаждение для ума. Задача автора — установить, как эта формула была выведена; и вся сила, все волшебство его искусства направлены на исследование того, каким именно образом две линии жизни приходят в соприкосновение, — в сущности, вся книга есть не что другое, как чудесная, но рискованная игра в причины и следствия или, если угодно, попытка приоткрыть этиологическую тайну алеаторных событий[57]. Вероятия представляются безчисленными. С переменным успехом испробованы разные очевидные пути розыска. Двигаясь вспять, автор узнает, отчего забастовку назначили на этот именно день: выясняется, что скрытой причиной было давнее предрасположение одного политического деятеля к цифре девять. Нас это никуда не ведет, и эта тропа оставляется (но прежде нам дают возможность быть свидетелями жарких партийных дебатов). Другим ложным следом оказывается автомобиль незнакомца. Мы пытаемся установить, кто он такой и что побудило его в нужное время проехать по нужной улице; но когда мы узнаем, что последние десять лет он там проезжал по пути к себе в контору каждый будний день в одно и то же время, мы опять остаемся ни с чем. Таким образом, мы вынуждены признать, что не внешние обстоятельства встречи могут дать нам понятие о деятельности судьбы в отношении этих двух людей, но скорее нечто цельное, какое-то средоточие, безо всякого причинного значения; а потому мы с чистой совестью обращаемся к вопросу о том, отчего именно Q. и именно барышня Анна, а не кто-нибудь другой, должны были оказаться рядом на краю панели в этом самом месте. И вот сначала ретроградному анализу подвергается линия ее судьбы, потом его, потом они сопоставляются, а потом обе жизни опять исследуются по очереди.